Жулье. Золото красных. Выездной

Помреж пожалел, что порвал с кино, сцена аховая, сними, ни в жизнь не поверят, зашипят: накрутил, притянуто за уши, шито белыми нитками. У второй по брюху ниже пупка краснел шрам. Кесарево, что ли? Черт их знает! Помреж ухватил с трюмо недопитую бутылку пива и только тут припомнил, что направлялся в кухню, побаловаться пивком из холодильника. Почуваев выдал храповую руладу, начал низко и вдруг взвился, почти окатив визгом и задрожал, прижимая девок. Спали мертво, что им храп. Помреж юркнул в кухню, со стола сыпанули тараканы. Как ни изводи мразь — без толку, дом заражен, хлорофоса перевел цистерну, проклятые только усищами шевелят. Помреж запахнул полу халата, скривился, гневно глянул на загаженный стол. Не могли убрать, твари! Чужое! Плевать! Нажрались, надрались, Почуваева на грех раскололи, только вот как и когда? Не вспоминалось. Достал из тумбочки пластиковый пакет, сгреб со стола огрызки, куски хлеба, полупочатые консервные банки, вытряхнул недоеденное с тарелок, и даже бутылку водки с содержимым на донце приговорил, зажал шуршавшую горловину пакета, перевязал веревкой и спустил в мусоропровод.

Позади скрипнули половицы. Помреж обернулся: вторая тростинкой белела, в чем мать родила, и прикрывала ладошкой кривящийся в зевоте рот.

Васька аккуратно расставил скамейки, смахнул крошки на левую ладонь, припомнил наставления бабки: только тряпкой крошки сметать, но то деньги переведутся. Теперь уж не переведутся. Имеется копейка немалая, а толку что? Жизнь тусклая, тараканы, грязь, самому за собой убирать приходится. Помреж рухнул на скамью, набулькал хрустальный стакан пива с верхом, так что пена прянула ввысь и пролилась на салфетку в петухах, пил не отрываясь, низко нависнув над столом.

Вторая смотрела жадно. Помреж гостеприимством не отличался. Наконец жаждущая решилась, взяла с полки стакан, глянула на Ваську, на босые свои ноги, на свой живот, на шрам и только тогда врубилась, что пришлепала на кухню голяком. На крючке у мойки пестрел разудалый передник с игральными картами — валеты, дамы, короли, пересыпанные цифрами и мастями опоясалась по-туземному, и с, торчащими прямо на Помрежа сосками, потянулась к бутылке. Васька зажал сосуд — не отдам, м-мое! — икнул, снова наполнил стакан, опорожнил, кивнул на холодильник, мол разживись там; сообразила, извлекла две бутылки. Помреж вмиг откупорил, оба припали к стаканам. В реальность происходящего не верилось. Вторая легла грудью на стол, черные волосы рассыпались по сторонам, пробор посредине поразил синеватой белизной.

Помреж возвращался к жизни стремительными скачками. Вчерашнее более-менее прояснялось. Что он наговорил? Чего наболтал Почуваев? Как случилось, что отставник один-одинешенек оказался без васькиного пригляда с девицами? Многого Почуваев не знал, но если девицы натасканы, то из крупиц насобирают изобличающее. Вторая тронула васькину, поросшую волосами, голень напедикюренными пальцами. К любви приглашает в аврорные часы? Помреж шарахнулся к стене, обдало запахом чужого, немытого тела. Утром девки выглядели моложе и вроде бы чище помыслами, без косметики глазенки детские, карапузная розовость после сна…

Из спальни бабахнул храпом Почуваев. Помрежа взорвало, схватил чайник, благо давно остыл! Вбежал в спальню и окатил первую и отставника с ног до головы, смыв присохшие ко лбу Эм Эм трусики-компресс.

Первая заорала, как резанная. Почуваев только чавкнул, хрюкнул, сладко потянулся и, поджав ноги, перевернулся, даже не прервав храп. Помреж не верил собственным глазам, нацелил носик чайника и стал методично поливать глаза, уши и нос Почуваева, тот захрапел, накрыл лицо ладонями, попытался стряхнуть наваждение и, наконец, приоткрыл шалый, заплывший глаз, подпертый синим обводом.

— Карета-с ваш бродь! Подана… яти твою душу мать! — Помреж швырнул пустой чайник на коврик у кровати и сорвал одеяло с Почуваева. Господи! Голый, козел, а обут в резиновые сапоги. Помреж схватился за голову.