Жулик: грабеж средь бела дня

…Особо опасный рецидивист Михаил Ермошин, более известный в преступном мире как Кадр, возвращался домой после пятилетней «командировки». Он не знал, как примут его родные и примут ли вообще; не знал, какие изменения произошли дома в его отсутствие. За время, проведенное на липецком «особняке», он не получил от семьи ни единого письма, ни единой «дачки», и даже на «свиданки» к нему никто ни разу не приезжал.

Впрочем, Кадр и не собирался задерживаться в родном городе больше двух-трех месяцев. За это время следовало обменять справку об освобождении на паспорт с пропиской и вертануть один классный заказ, который он получил несколько недель назад, будучи еще на зоне. Так уж счастливо сложилось, что заказ этот надлежало выполнить именно на малой родине. Дело сулило быстрые и хорошие деньги, но после их получения из города надо было слинять.

Докурив, Ермошин сплюнул сквозь прочифиренные зубы и, миновав арку, направился к родному подъезду. Меньше чем через минуту он уже стоял у двери своей квартиры, вжимая пластмассовую пуговку звонка.

– Кто там? – послышался из квартиры надтреснутый старческий голос.

– Твой зять из тюрьмы вернулся… Открывай, вертухайская рожа!

Дверь раскрылась. На пороге стоял жилистый дедок с впалыми висками и слезящимися голубыми глазками. Скрюченные полиартритом пальцы сжимали пластмассовое цевье игрушечного автомата.

– Что – с «чалки» выломался? – неузнавающе глядя на гостя, спросил старик.

– Зачем «выломался»? – скупо улыбнулся Миша. – Отсидел от звонка до звонка. Ну, чего встал, как «барин» на утреннем построении? Дай пройду.

Скрипнула дверь дальней комнаты, и в прихожую выплыла какая-то незнакомая Кадру девушка в очень широком платье.

– Вау!.. Папик вернулся! – воскликнула она и тут же юркнула за половинку двери, стыдливо прикрывая живот.

– Ли-ида… – прошептал бывший зэк, глядя на почти взрослую дочь. – А выросла-то как… Почему ты не в школе?

– Так ведь каникулы! Ты, папик, не волнуйся, я в школе на хорошем счету, у меня только пятерки!

Только теперь Миша заметил, что дочь на последних неделях беременности. Нахмурившись, он обозначил движение снять брючный ремень.

– Та-а-ак, доченька… Значит, ты уже трахаешься? Может, еще и водку пьешь?

– Невиноватая я! – глядя честными глазами, вымолвила Ермошина. – Изнасиловали меня.

– Изнасиловали? – недобро прищурился Кадр. – И кто же?

– Потом расскажу… Извини, но мне очень больно об этом вспоминать, – пригорюнилась Лида.

– А мамка где?

– Нету больше мамки… Ее прошлой зимой грузовик переехал. Бухая была.

Сообщение о смерти сожительницы почти не взволновало недавнего арестанта.

– Та-а-ак… Вот оно что. Добухалась, значит. Туда ей и дорога. Наверное, с папашей своим, отставным «дубаком», и пила! – окрысился недавний зэк, недобро зыркнув на старика с пластмассовым автоматом. – А… наследник мой где?

– Ди-имка! Иди сюда-а! Наш папка из тюрьмы вернулся! – радостно крикнула дочь в открытую дверь.

Трудно было понять, в чем причина ее радости: то ли малолетка действительно соскучилась по отцу, то ли поверила, что он повелся на примитивную лапшу об «изнасиловании»…

Шестилетний Дима Ермошин появился спустя минуту. Слизывая острым розовым язычком блестящие на верхней губе сопли, он непонятливо уставился на отца, которого видел впервые в жизни.

– Ну, здравствуй, чипиздрик, – с неожиданной теплотой проговорил Миша, целуя ребенка в макушку. – Как житуха, пацан?

– Нормальненько, – степенно ответил малыш. – Только вот с деньгами полная жопа…

– Ну, блядь, сколько тебе еще повторять можно, чтобы ты при старших не выражался?! – делано возмутилась Лида, замахиваясь на брата.

– Зачем же ты так… – примирительно хмыкнул Ермошин, доставая из внутреннего кармана любимую правозащитную брошюру. – Пусть выражается. Вот, почитай, че тут написано. «Статья 19. Каждый имеет право на свободу мнения и его выражения»… Ладно, Лидка. Успеем еще навыражаться. А щас мою откидку будем гулять. Вот, держи филки, купишь бацилл и бухла. Полчаса на магазин, полчаса на готовку. Все, время пошло. А я пока с наследником за жизнь перетру. Да, Димон?

…С праздничным столом Мандавошка постаралась на славу: вернувшийся из тюрьмы отец внушал ей панический страх. От этого прожженного урки с прыщавой мордой и татуированными пальцами можно было ожидать всякого…

Луковой стружкой золотились огромные отбивные. Тонкие прозрачные драчены, щедро залитые сметаной, напоминали бело-желтые кружева. Благородный янтарь коньяка радовал глаз, а его крепкий витой аромат щекотал обоняние.

От обозримой еды и предстоящей выпивки Кадр немного поблагодушествовал. Выпить за обедом он уважал. Уважал и в другие приемы пищи, и между приемами тоже.

– Давай, вертухайская рожа, выпей за мою откидку… если с нами, преступниками, выпивать не западло. – Миша щедрой рукой налил коньяка отставному лагерному охраннику, который даже за праздничным столом не желал расставаться с любимым пластмассовым автоматом.

– На свободу с чистой совестью, – согласился старик и немедленно выпил.

– И с тобой, доченька…

– Так она ведь брюхатая, – на удивление здраво напомнил дедушка.