Жулики. Книга 3

– Сразу видно – мастерицы,– сделал он комплимент портнихам.– Из Парижа с собой привезли, мадам, девиц?

– Ну что вы, мсье, – это ваши соотечественницы. Немножко усердия, немножко розог и чуть-чуть, как это?.. Мать-перемать, и белошвейки получились, не стыдно шить и для парижанок. Примерьте головные уборы, мсье,– Мишка напялил на голову треуголку и глянув на себя в зеркало остался доволен, подкрутив воображаемый ус. Пушок пробивающийся над верхней губой, однако, вполне их уже заменял и из зеркала на него взглянул, выгнув выгоревшую, под солнцем Оклахомы бровь, вполне даже бравый поручик. Хоть сейчас на Ленфильм и в кадр.

– Годится,– остался он доволен своей физиономией, которую даже шрам не сделал уродливой, а, пожалуй, только добавил шарма. Настоящий рубака и бретер.

Через час портняжки подогнали все как нужно и Серега с Мишкой, облачившись в мундиры, предстали перед всеми в полной красе. Даже портнихи завздыхали, украдкой на них посматривая и смущенно краснея, а Лили просто защебетала, вертясь вокруг новоиспеченных офицеров Российской армии.

– Вот что делает мундир с мужчиной,– всплескивала руками мадам.– Вы неотразимы, мсье Мишель и Серж. Прошу вас сегодня ко мне на ужин. У меня скромный домик на Тверской. Не чинясь, мсье. У меня все просто, без излишних политесов. Прошу в семь часов. Буду ждать и очень обижусь, если не придете,– похоже, что мадам решила взять в свои руки судьбу-злодейку и долбать по ней молотом, выковывая личное счастье, не полагаясь на ветреную удачу – с погонялом "Фортуна".

– Всенепременно будем, мадам,– расшаркался Мишка и подмигнул Катрин, которая, похоже, запала на него не меньше своей работодательницы и не сводила с него, своих синих глазищ. Катрин засмущалась и принялась собирать портняжьи инструменты, однако нет-нет, да постреливая в сторону Мишки глазками.

Получив обещанную оплату и еще раз потребовав поклясться честью офицеров, что непременно появятся у нее вечером, Лили с портняжками и обломами исчезла, оставив после себя аромат парижских духов и ощущение свежести и легкости бытия.

– Вот ведь бабы, как они так это умеют все обустроить и в воздусях подвесить?!– высказал общее ощущение Тихон.– Пощебечут, юбками вильнут и вроде жить легче,– вздохнул Тихон, потрепав сына по вихрастой головенке.– Скоро и мы нашу мамку заберем у боярина. Вона господа ахфицеры, щас сабли нацепют и поедем.– сам Тихон вырядился в кафтан с картузом и походил теперь на купчину с достатком и преуспеванием.

– Открыть лавку осталось только тебе, Тихон, да торговлишку завести. Бизнес, как американцы с англичанами говорят,– окинул его оценивающим взглядом Мишка.– Пошли, брат, супружницу твою вызволять из рабства.

К усадьбе боярина Грязнова подкатили на пролетке, нанятой тут же у постоялого двора и, велев "лихачу" ждать, постучали в помпезные ворота с огромными двуглавыми орлами.

– Ишь ты. Князь, поди, боярин твой, Тихон. Орлов нацепил на ворота.

– Да какой князь? Сроду им не был. Ленив больно, да гневлив. Из армии опять же выперли, в поручиках до сорока лет,– пренебрежительно махнул тот рукой.– Захудалый род. Гонору да спеси – тут да– а– а– а! Как у князьев. И наследство получил большое годов десять назад. А так – пусто место. Проживет деньги, да людей распродаст и сам по миру пойдет, как Бог весть.

– Придурок что ли?– не поверил Мишка.

– Полный,– кивнул Тихон.– Сам посуди. Десятерых здоровенных мужиков за пузырь "декалону" отдал. Мы ентим "декалоном" потом в галерах ноги поливали, чоб не гнили. Цена ему грош. За грош отдал сто рублев. Не придурок?

– Придурок,– согласился Мишка и заорал на бородатого сторожа, неспешно бредущего к воротам:

– Шевели мослами, борода. Не кормят тебя здесь что ли?– тот сделал вид, что засуетился и пошел чуть быстрее, но от будки караульной, до створок десять шагов отшкандыбал все же так неспешно, что даже терпеливый Тихон не выдержал и зашипел на едва ползущего сторожа:

– Ну, что ты, мать-перемать, прости Господи, как стельная корова поворачиваешься? Батагов давно не получал на конюшне?

– А вас кто звал? Мне не велено никого пущать ноне,-

ответил бородач, почесавшись и зевнув так вкусно, что у Мишки даже челюсть свело.

– Ты что, каналья, совсем нюх потерял, лапоть? Не видишь, кто тут стоит? Открывай ворота, пока я их не выломал и по загривку тебе не навалял,– рявкнул он на сторожа, который даже ухом не повел, а взглянув на него искоса, ухмыльнулся и опять повторил:

– Не велено никого пущать. Барин нынче не в себе и жуть как сердит. Мальчонка у него дворовый пропал, и барыня шибко сердится, а он – барин, никого чужих, не привечат и пускать не велят, без приглашениюв.

– Значит, и докладывать не пойдешь?– полюбопытствовал Мишка, рассматривая это чудо 18-го века, в рубахе до колен и лаптях.– Тебя не Герасимом ли звать?

– Пошто Герасимом?– обиделся вдруг сторож.– Юрием крещен. А докладать не моя забота. Коль сказано не пущать, так и че докладать? Хоч сто рублев дай – не пойду.