Жунгли

Все в Жунглях звали его Климсом, и многие считали, что это его настоящее имя. Но это было прозвище – Климс сам его придумал, когда ему было семь лет. Он не любил, когда его называли Виктором: это имя казалось ему слишком мягким, оно не соответствовало его представлениям о себе. На первом же уроке в первом классе на просьбу учительницы назвать свое имя он ответил: «Климс». Слово звякнуло, и никто даже не засмеялся. Так и прилипло – Климс. Виктор Климов стал Климсом. Он не откликался на имя – только на прозвище.

Мать и отчим Музы уехали в Египет отдыхать, дома был только сын отчима Лева, семнадцатилетний прыщавый увалень. Все знали, что он влюблен в Музу и ревновал ее к Климсу. Муза ненавидела Леву, потому что им приходилось делить комнату на двоих. «Днем еще ничего, - рассказывала он Люсендре, - а ночью дрочит и дрочит. На меня дрочит. А когда меня нет, на трусы мои дрочит. Все трусы обдрочил, пидор». Лева презирал Климса и называл его бандитом. Муза же таяла и млела, когда Климс приходил к ней. Она могла часами обследовать его широкую голую спину и давить на ней прыщи, нежно при этом воркуя и мурлыча, а Климс смотрел телевизор, сурово сдвинув брови. Лева подглядывал за ними в дверную щель и мечтал о том дне, когда Климса закуют в кандалы за какое-нибудь страшное преступление. Тогда Муза будет принадлежать ему, Леве, принадлежать целиком – с длинными извилистыми ногами, маленькой грудью и пухлыми глупыми губами.

Крокодил Гена устроился на диване перед телевизором рядом с Люсендрой, Муза поставила диск с порнушкой, а Климс открыл вино и растянулся на полу.

Лева налил в чайную чашку портвейна, в ненавистью в сердце переступил через бесстыжие Музины ноги и скрылся в соседней комнате. Он старался не думать о Музе, и о том, что происходило в соседней комнате. О ее горячих голых ногах, о высокой смуглой груди Люсендры, распиравшей ее маленькую блузку, и об этих вонючих лапифах, Климсе и Крокодиле, которые никогда не смогут оценить, что им позволено шупать, лизать и трахать.

Лева вздохнул. Он сел к компьютеру, прочел последнюю фразу: «При взгляде на нее Капитан Сириус понял, что сбылась его давняя мечта – он достиг центра Вселенной» - и стал писать дальше: «У нее были огромные глаза, дивная кожа, обворожительные пальчики и ломкие детские ножки…» Он зачеркнул «ломкие», написал «извилистые». В конце концов инопланетянка с извилистыми ногами умрет в страшных мучениях. Ее изнасилует дракон, у которого чешуя покрыта ядовитой слизью, а член величиной с бейсбольную биту. Но сначала она подарит Капитану Сириусу незабываемое наслаждение…

Он вздрогнул, услышав громкий смех.

- Это анальный секс, дурак! – закричала Муза. – Ну ты и лох, Генка! Ну и лошара!

- Не, - сказал Крокодил. – Какой там секс, если там говно?

- Некоторым нравится, - сказала Люсендра. – У меня одна подружка не может кончить, если спереди, только сзади.

- Что я, пидорас, что ли?

- Да тебя никто не заставляет!

- Пора, - Климс посмотрел на часы. – Поздно уже.

- Да то что, Климс! – закричала Муза. – Куда ты пойдешь, домой, что ли?

Все знали, что дом – это последнее место, куда Климс пойдет среди ночи. Его родители развелись, отец сошелся с другой женщиной, жившей в поселке и психбольницы, а мать что ни день таскала новых мужиков. Она не обращала внимания на сына, и Климс ненавидел мать. Вообще-то он ненавидел все и вся, но мать была средоточием его ненависти, а дом, где она пила, трахалась и бродила голой и пьяной при сыне, - адом, из которого Климс мечтал вырваться.

- Дела. – Климс отстранил Музу. – Надо мне.

Муза надулась.

- Ну не переживай. – Люсендра обняла ее и поцеловала по-фабричному, в губы. – Я тебя люблю, зайка. Чмоки-чмоки!

- Чмоки-чмоки, - уныло откликнулась Муза.

- Идете вы там или нет? – крикнул из прохожей Климс.

Оставшись одна, Муза вылила в стакан остатки портвейна, достала альбом с фотографиями и забралась с ногами на диван.

Пять лет назад они втроем – мать, отчим Антон и Муза – побывали в Египте, сделали много фотографий. Муза любила разглядывать эти снимки, напоминавшие ей о двух неделях райской жизни. Верблюды, кораллы, пирамиды, Муза на квадроцикле, Антон – косая сажень в плечах, седой ежик, длинные мощные ноги – на ослике, мать по грудь в бассейне с голубой водой… В первый же день мать почувствовала себя плохо. Она почти не выходила из номера, лежала с мокрым полотенцем на лбу, обложенная бутылками с ледяной водой. Антон и Муза целыми днями были представлены себе. По вечерам они гуляли, взявшись за руки, пили вино на пляже, любовались египетской луной и трахались, как землеройки. Антон говорил, что землеройки начинают трахаться еще во чреве матери, чтобы поскорее наплодить потомство – инстинкт самосохранения. Антон безжалостно терзал Музу, а потом смеялся: «В прошлой жизни я был утюгом». Муза не жаловалась, потому что все остальное было здорово – море, пальмы, даже пустыня.