Журавленок и молнии

– Будет. Даже лучше, если с одним, – схитрил Журка. – А то скажет: мама пришла заступаться…

Мать взглянула на мальчика.

– Оставайся, я через час приду…. Да проси прощения как следует! Слышишь?

– Слышу, – как неживой, прошептал "волчонок". Это было первое, что он сказал здесь.

Журка запер за матерью мальчишки дверь и вернулся в комнату. "Волчонок" все так же понуро стоял у опустевшего стула.

– Сядь, – насупленно сказал Журка.

Тот сразу сел – будто ноги подломились. Сдвинул коленки. Вцепился в них пальцами с мелкими бородавками и грязными ногтями. Стал смотреть перед собой. И Журка увидел, что это вовсе не волчонок, а мальчишка, совсем сломленный бедой. Беспомощный и покорный.

Журка ощутил полную власть над этим пацаненком. Его можно было поставить на колени, можно было отлупить, и он бы не стал сопротивляться. На миг такое всесилие сладко обрадовало Журку. Но если один всесилен – другой полностью беспомощен. А ужас такой беспомощности Журка когда-то сам испытал. Он вздрогнул. Нет, не хотел он для этого мальчишки ни боли, ни унижения. Он только хотел понять…

– Знаешь, зачем я тебя оставил? – спросил Журка.

Мальчик отрицательно мотнул головой.

– А ты подумай! – с прорвавшейся злостью крикнул Журка.

Мальчик помолчал и спросил совсем тихо:

– Бить?

Журку опять передернуло – от стыда и обиды.

– Ну на кой черт мне тебя бить? – резко проговорил он. – Мне только надо знать: зачем ты кидал камень в машину? Скажи!

Мальчик повернул голову и посмотрел на Журку – более долго, чем раньше. У него были очень темные глаза, а вокруг них лежала тень. Может быть, это от природы, а может быть, от какой-то болезни. Или от долгих слез. Глаза смотрели издалека, из тоскливой глубины.

– Я не знаю… – прошептал мальчик, и Журка заметил, как под его жесткой, стоящей коробом рубашкой беспомощно шевельнулось плечо.

– Что ты не знаешь?

Мальчик так стиснул коленки, что побелели ногти. Но он не отвел глаз и повторил более громко, с усталостью и отчаянием:

– Ну, я правда не знаю. Все спрашивают: "Почему, почему?" – а я кинул, и все… Просто…

У него оказался неожиданный голос, вовсе не подходящий для такого мальчишки. Низковатый, с хрипотцой, будто от легкой простуды. Таким голосом говорил бы, наверно, плюшевый медвежонок, если бы научился человечьему языку…

Задребезжал в прихожей звонок. "Папа" – решил Журка, но не обрадовался. Ему хотелось окончить разговор один на один.

Пришел не отец, а Горька. А Журка совсем забыл, что они договорились насчет кино!

– Идем? – спросил Горька.

Журка сказал, поморщившись:

– Не могу я сейчас. Тут у меня сидит один… "Диверсанта" привели, который в машину камень пустил.

– Да ну-у?! – удивился и, кажется, обрадовался Горька. – Можно посмотреть?

Не дожидаясь ответа, он шагнул в комнату и весело уставился на мальчика.

– Правда, что ли? Этот мелкий гвоздик? – спросил он (хотя сам был лишь, чуть-чуть побольше "диверсанта").

Журка сумрачно кивнул. Горька, все усмехаясь и не отрывая глаз от мальчишки, обошел его по широкой дуге. Тот сначала робко следил за ним, потом съежился и опять опустил голову.

– Ну и что теперь? – спросил Горька у Журки.

Журка пожал плечами.

– Я почем знаю? Отца ждет, объясняться будет… А я пока хотел добиться, зачем он кидал. Понимаешь, причину из него вытянуть!

– Тебе не все ли равно, что ли? – сказал Горька.

Журка мотнул головой. Ему было не все равно. Он хотел знать, как рождаются черные молнии, которые в одну секунду могут обрушить на людей всякое горе.

Мальчишка опять поднял глаза и вдруг сказал хрипловатым своим голосом:

– Они все кидали и не попали… Потом Репа говорит мне: "Кидай". Я кинул и попал. Потом побежали…

– Вы что, в партизан играли? – деловито спросил Горька.

– Ага…

– Идиоты! – почти со слезами крикнул Журка. – Это же не игра! В машинах-то настоящие люди! Вы об этом думали?

– Не-а… – прошептал мальчишка.

– Но ты хоть о чем-то думал?

– Чтобы в стекло попасть. Чтобы зазвенело…

– Дать бы тебе, чтобы зазвенело, – беспомощно проговорил Журка. И понял, что больше спрашивать не о чем. Но вспомнил опять, как замахивался камнем сам, и снова спросил:

– А может, ты злился на кого-то, когда кидал?

– Не…

– Да не тяни ты его за душу, – вдруг серьезно сказал Горька. – Ни черта он не соображал тогда.

– Совсем? Так не бывает.

– Бывает. Я, когда бутылку у магазина тащил, разве о чем-нибудь думал? Сейчас, как вспомню, сам удивляюсь…

– Сравнил… – сердито отозвался Журка. И обратился к мальчишке с новой догадкой: – Репа этот… и кто там еще, они тебя насильно заставляли кидать? Отлупить грозились?

Мальчик мотнул головой.

– Не… Они со мной всегда по-хорошему. Заступались…

– "Заступались"… – опять вмешался Горька. – А сейчас, наверно, чистенькие сидят: "Мы ни при чем".

– Они сказали, что не кидали, только я…

– А ты что сказал? – спросил Журка.

– Что… Не они же разбили, а я…

Наступило молчание – длинное и неловкое. Потом Горька ненатурально зевнул и попросил:

– Дай чего-нибудь пожевать, я дома перекусить не успел.