Читаем Журавли и карлики полностью

Журавли и карлики

На другой стороне улицы начинался широкий газон с видневшимися кое-где памятными камнями. Шубин перешел дорогу и оказался в травяном оазисе, среди кустов сирени и бессистемно высаженных молоденьких тополей. Их нижние ветви были увешаны шаманскими ленточками, когда-то красными, но выгоревшими за лето. От дерева к дереву тянулись облезлые провода с того же цвета флажками типа елочных. На одном камне, как на постаменте, лежала модель автомата Калашникова, на другом – огромная, для сохранности покрытая черной масляной краской, шестерня какого-то заводского механизма, установленная тут в честь последней битвы труда с капиталом. Все было бедно, гордо и безвкусно. Такой мемориал могли бы соорудить рабы и гладиаторы из армии Спартака, уцелевшие после ее разгрома. Воображение легко нарисовало эту картину. Побежденные, они бежали, спаслись, отсиделись по лесам и оврагам, а когда легионы Красса ушли на север, уставив Аппиеву дорогу их распятыми на крестах товарищами, вновь собрались на поле боя и, прежде чем раствориться в безвестности, воздвигли храм памяти из обломков мечей и копий, тележных колес, разбитых катапульт, медных котлов, в которых варилась братская похлебка.

Шубин подошел к стенду с пожелтевшими газетными вырезками, блеклыми фотографиями, отстуканными на машинке цитатами из каких-то выморочных стенограмм, карикатурами, прокламациями, боевыми листками, густо лепившимися под давно не мытым стеклом. Совет ветеранов Балтийского флота звал своих членов встать на защиту парламента, мать умоляла сообщить ей хоть что-нибудь об исчезнувшем сыне. Бумаги скоробились и побурели по углам от проржавевших кнопок.

Читая эти безответные призывы, Шубин боковым зрением отметил пожилого мужчину в ковбойке, ходившего по газону и собиравшего мусор в полиэтиленовый пакет. Когда пакет раздулся, мужчина поднял лежавший рядом со стендом лист грязной расслоившейся фанеры и высыпал мусор в открывшуюся под ним канавку.

– Здесь в земле расселина, – объяснил он Шубину, перехватив его взгляд. – Сколько ни сыпь, все равно не наполнишь. Она метров десять в глубину, сверху только узкая. Прошлый год мы тут с товарищами собрались на десятую годовщину, и одна женщина в нее упала. Еле вытащили. Лужков два раза бригаду присылал, пробовали засыпать, да куда там! Все как в прорву уходит. Говорят, при Иване Грозном опричники сюда трупы свозили. Проклятое место.

Фанера быстро вернулась в исходное положение, но Шубин успел заметить, что яма почти доверху полна мусором и совсем не так велика, чтобы с ней нельзя было справиться.

– Раньше ничего не было, а как из танков лупить стали, все и провалилось, – закончил мужчина, вновь берясь за пакет. – Я, правда, этого не видел, мы тогда за гаражами отсиделись. А так постоянно находился при баррикаде. Даже когда третьего октября начались провокации, наша группа никуда не уходила.

Провокациями эти люди называли все тогдашние события, в которых они повели себя не лучшим образом. То, что им самим в себе не нравилось, объяснялось коварством противной стороны, заставившей их отступить от своих принципов.

– Вы один здесь мусор собираете? – спросил Шубин.

– Почему один? Ходим кто когда может. Я сегодня выходной, ну и пришел. А то многие наши в области живут, им трудно… Закурить нету?

Шубин вынул пачку «Мальборо».

– Сам достань, – сказал мужчина, показывая испачканные пальцы, но при виде двух протянутых ему сигарет осуждающе покачал головой. – Две нельзя. Или одну, или три.

Была добавлена третья. Он сунул ее в рот, две другие – за ухо, закурил и поманил за собой.

– Айда, что-то покажу.

Остановились возле заросшего мальвами деревянного креста с выжженной на нем славянской вязью. Отсюда открывался вид на Белый дом.

– Вон туда смотри, на левый угол, – показано было Шубину.

– Что там?

– Смотри, сейчас увидишь.

– Вы скажите, что я должен увидеть.

– Где горело, чернота выступает. Как ни закрашивают, все без толку.

– Вряд ли, – засомневался Шубин. – Там же мраморной плиткой отделано.

– Вот из-под нее и выступает.

– Не вижу.

– Плохо смотришь. Лучше смотри.