Журавли покидают гнезда

— Мы тут… извелись, такое напридумали… — И, вдруг спохватившись, взяла со стола штанишки и уходя в кухню, сказала рассерженно: — Что это я, дура, мычу, как корова негуляная. Кушать, поди, хочешь. Я сейчас.

Наступило молчание. Санхо продолжал стоять у окна, спиной к ней.

Не зная, что сказать, Синдо спросила:

— Мальчики спят?

— Кто в это время бродит? — ответил Санхо сдержанно.

— А ты все сердишься, — голос Синдо был ласковым и виноватым. — Надеялась сегодня пораньше, а тут опять непредвиденное…

Санхо обернулся, хотел сказать что-то резкое, но удержался и сказал совсем не то, что думал:

— Синдо, нам надо решить…

— Устала я, Санхо, — Синдо опустилась на стул. Ей не хотелось ни говорить, ни слушать. Несмотря ни на что, она ждала от него сочувствия и ласки.

— Я тоже устал! Не могу так больше! Каждую ночь сижу в этих стенах, как перед операционной. Жду, что сейчас выйдут и сообщат ужасное.

Он отвернулся и снова съежился. И теперь казался ей не таким высоким и стройным.

Синдо поднялась, подошла к нему и повернула к себе. И без того вытянутое его лицо заметно удлинилось от худобы.

То ли от жалости к нему, то ли от нахлынувшей нежности она припала к его груди, гладя спину:

— Не сердись, Санхо.

— Надо что-то изменить, — холодно произнес он. — Так мы не сможем жить. Мне страшно от предчувствия, что однажды…

— Меня убьют?

— Нет. Что мы расстанемся, — сказал Санхо. — Пойми, Синдо, мне трудно без тебя. Дом наш стал хуже казармы. Я не могу видеть в тебе солдата-громилу. Мне трудно сознавать это ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Это выше моих сил. Нет, я не против революции. Она, очевидно, кому-то нужна. Но ведь и в твоем доме все рушится. Когда ты была на Урале, я думал: сойду с ума. Дни считал, минуты. Ждал годы. Ты вернулась. А радости нет.

— И мне трудно, Санхо, — сказала Синдо угрюмо. — Оттого что ты не хочешь понять, что происходит вокруг тебя и нашего дома. Сейчас, как никогда, я нуждаюсь в руке друга. И если ты отнимешь руку — мне будет больно.

Санхо отошел от Синдо, бросил язвительно:

— Твоя привязанность к революции — выдуманная. Какой-то фанатизм.

— Разве можно делать большое дело с холодным сердцем? — ответила она. — Не слепая эта вера. Весь запад России уже живет новой жизнью.

— Это Россия! А мы в ней чужие! — взорвался Санхо. — Не забывай, что ты все-таки кореянка, а не русская.

Его слова были для Синдо не новы. Нечто подобное она уже слышала на краевых съездах представителей национальных обществ. Скажи это другой — Синдо ответила бы как надо. А сейчас сказала полушутя-полусерьезно:

— Народ наш говорит: клопы соседа станут и твоими, если не поможешь их вытравить.

Санхо сокрушенно развел руками:

— Ты все еще веришь, что русские станут проливать кровь за Корею!

Синдо приблизилась к нему, снова поглядела на него без обиды:

— Когда ты был моим учителем в гимназии, ты учил видеть в самом обыденном необычное. Может быть, поэтому я полюбила тебя. — Она замолчала, вспоминая, как все тогда было романтично. И вдруг спросила: — Санхо, я знаю, ты тоже болеешь за судьбу Кореи. Скажи, как же ты представляешь ее освобождение?

— Во всяком случае — без насилия, — ответил Санхо. — Не обязательно драться, убивать. Путей много. Можно добиться желаемого средствами идейного влияния на сознание масс. Можно найти и другие разумные решения, не расшибая головы. Кровопролитие ни к чему не приведет. История это не раз доказывала.

Впервые за долгие, годы Синдо обнаружила в рассуждениях мужа типично буддийскую мораль — непротивление злу. А ведь в гимназии он рассуждал о проблемах защиты личности как о неотъемлемой части бытия. Может быть, он не верит в возможность создания нового, социалистического строя?

— Революции без кровопролития не бывает, — сказала Синдо убежденно. — Без вооруженного восстания рабочие Питера не смогли бы свергнуть буржуазное Временное правительство.

— Я не хочу ломать голову над тем, как и зачем нужно драться. Мне нужно жить! Я хочу, чтобы была ты. И дети наши не пустились бы с котомкой по свету.

— Не поняла тебя, Санхо.

— Тебя могут убить…

— Останешься ты.

— Ах, вот ты на что рассчитываешь? — воскликнул Санхо и вскочил с места. — Но у меня, к сожалению, тоже не две жизни. И этой одной осталось меньше четверти. Брось ты все это! Не получится из тебя полководец Хэ Гюн![45] Он юбку не носил…

— Перестань, Санхо, — прервала Синдо. — Так мы далеко зайдем.

— А ты считаешь, что это начало? — не унимался Санхо. — Уеду я! Куда угодно! Только бы не быть здесь, где сестра готова сожрать брата. Где сын замахивается на отца за то, что у них не сошлись взгляды!

Санхо быстро полез в стол, достал какие-то бумаги, рассовал их в карманы пиджака и пошел в прихожую, но в дверях, столкнувшись с Марией Ивановной, вышедшей из кухни с подносом, остановился.

— Не боитесь бога, так постыдитесь соседей! — зашептала она, переводя испуганные глаза с Санхо на Синдо. — И куда ты мчишься? В такой час и собаки из конуры не вылезают. Как хочешь, а я тебя не пущу!

— Не держите его, — сказала Синдо холодно.