Журавлик по небу летит

Мама говорит, что у любой пары точек можно найти одинаковые окрестности. Я ее сразу не поняла, я же не статистик. А, оказывается, она имела в виду, что для каждого горшка своя крышка, а для каждой петли своя пуговица. Вот и получается, что в жизни самое главное искать одинаковые окрестности друг у друга. А если это затянется? В смысле поиска… Сколько мне ждать? Я судорожно вздохнула и снова чуть не заплакала. Мама рассказывала, что ожидание можно вычислить. Все можно вычислить. Даже нижнее или верхнее бутербродное масло. Только предсказать точно для отдельной человеческой точки невозможно. Для толпы можно, а для меня нельзя… Я опять заревела. Я была случайной точкой без пары с ее одинаковыми окрестностями. Это несправедливо! Я так не хочу! Я хочу короткую юбку, худые бледные щеки и… Этого урода Мишку! И губы буквой «о»!

– Мама! – отчаянно позвала я и полезла через подоконник назад домой.

Мама должна мне помочь. Мне нужна моя мама. Очень!

Я побежала по коридору и вдруг остановилась как вкопанная у закрытых дверей кухни.

– Это невозможно, – сказал мамин голос.

– Почему? Из-за всего?

Я похолодела, еще ничего не поняв. У нас был Мишкин папа, а мама никогда не закрывала дверей. Вообще никогда. И у Мишкиного папы был странный тон, совсем непривычный для меня. Всегда – веселый и ироничный, сегодня – взволнованный, даже… даже молящий. И мамин голос – отстраненный и чужой.

– Из-за всего? – повторил Сергей Николаевич.

– Из-за всего, – ответила мама.

– Ты не понимаешь, – глухо сказал Сергей Николаевич. – Я сам не понял ничего. Мне поначалу просто нравилось смотреть на тебя, слушать тебя. С кем бы ни говорила… Я даже слов не понимал. Слушал, и все, – он помолчал. – Тебя не вижу, мучаюсь. Улыбку помню, глаза помню. Больше ничего… И все равно радость. Все вокруг нравятся, всё получается. А ночи не сплю. Ни о чем не думаю, тебя вспоминаю. Как вошла, как вышла, что сказала. Все помню. Лица твоего не помню. Разве так бывает? – спросил он. – Не перебивай! Не надо, прошу тебя…

Я схватилась ладонями за щеки, они горели от жара. Мне было мучительно стыдно оттого, что я слушаю то, что слышать нельзя. Но уйти не могла, меня пригвоздили к месту чужие, реальные вещи. Я закрыла щеки ладонями, не смея поднять глаз, и увидела внизу пол, крашенный коричневой краской, с маленькими выбоинами от каблуков. Я только сейчас заметила, что пол в коридоре рябой от отметин, а в отметинах запеклась черная тень.

– Я хочу быть с тобой вместе. Чувствовать тебя рядом. Знать, что ты со мной, где бы я ни был. Видеть, как улыбаются твои глаза, трогать твои волосы, держать твою руку. Я все хочу! Все! Ты понимаешь?!

– Иди, – тихо сказала ему мама. – Иди, пожалуйста! Пожалуйста! Я больше не хочу…

– А что ты хочешь? – Сергей Николаевич почти кричал. – Что? Я отдам тебе все, что у меня есть! Все, что захочешь! Все, что пожелаешь! – Он вдруг запнулся, а потом устало добавил: – Да ты все у меня забрала. Ничего не оставила. Ни сердца, ни души, ни семьи. Одну тоску. Я ухожу домой – я там один. Я болен, мне никто не нужен.

– Не все можно отдать, – жестко и невпопад сказала мама. – Есть то, что отдавать нельзя.

– Нельзя? Мне сердце жжет, понимаешь? Ты понимаешь? Хочу освободиться от тебя – и не могу! Я жить хочу, так дай мне жить!

– Живи! Я не люблю тебя. – Ее слова ударили наотмашь, и тут же разлетелось вдребезги стекло. Я вздрогнула, как будто бы сама разбила.

– Оля! Это ведь не так? – спросил Мишкин отец, я не узнала его голос. – Это неправда? Оля, скажи! Это не так? – будто не веря, молил он. – Да? Это неправда?

– Правда.

Отрывистое слово «правда» поставило точку, и началась тишина. Долгая тишина. Пока не зазвонил чужой мобильник. Ему ответили тяжелыми шагами. Я метнулась за шкаф и услышала, как хлопнула входная дверь. Я осталась стоять в коридоре под бешеный стук собственного сердца. И сердце достучалось до моей головы. А как же Миша? Я испугалась так, что вся вспотела. Он меня не простит. Ни за что… Как она может быть такой злой? Это нечестно!

Я схватилась за ручку кухонной двери, помедлила мгновение, рванула дверь и влетела в комнату. Мама сидела, отвернувшись к окну.

– Я все слышала! – крикнула я. – Ты не смеешь так поступать. Это нечестно!

– Не смею, – согласилась мама и закрыла лицо руками. Она ответила сразу, будто ждала.

– Пусть хотя бы одна семья будет счастливой! Пусть! – кричала я.

– Пусть, – Мамины плечи вздрогнули.

Я поняла, что она плачет. Совсем не слышно. И мое сердце не выдержало. Сердце думало, что ему худо, а оказалось, бывает еще хуже. Я бросилась к ней и обняла. Я ревела, как ненормальная, а она перестала. Она жалела меня, а я не жалела ее. Вот так.

– Ты не думай, я не против, – вытирая слезы, медленно сказала я. – Только Мишку жалко. И тетю Милу.

– Да.

– Ты думала о папе?

– Да, – помолчав, ответила мама.

– Что нам делать?

Мама обняла меня, спрятав лицо в моем животе.

– Не знаю.

– Скажи ему, чтобы он тебя не мучил. Не то я сама скажу!

Мама засмеялась мне в живот и подняла лицо.

– Хорошо, скажу.