Журавлик по небу летит

Я даже не шевельнулся. Сделал вид, что умер. Он пошел ко мне, я слышал, как шуршал гравий, и меня корежило от злости. Уберись ты от меня, тупая сволочь! Не лезь! Не лезь! Провались на…!

– Можно?

Он сел рядом со мной, хотя я сказал «нельзя» тремя буквами. Он сыпал гравий и молчал. Меня это колбасило до красного бешенства.

– Что? – рявкнул я и осекся.

У него было серое лицо и мешки под глазами. Лицо мертвеца. Ясно почему. Она его опять бортанула, сто раз ему отказывала. Я знал это от Лизки. «Миша, не бойся, не надо переживать», – сказала она мне своим тоненьким голосочком. А я и не переживал; мне хотелось ее прибить, и реально прибил бы, если бы не увидел слезы в ее глазах.

Приперся просить прощения, чтобы зажить, как и было? Ни хрена! Как раньше уже не будет. Никогда!

– Я тебя люблю, – сказал он, и его лицо сморщилось. – Очень люблю.

– Нет! – каркнул я. Я хотел сказать «а я тебя нет», но у меня перехватило горло, и получилось, как получилось.

– Правда, – он меня не понял, но это неважно.

Мне действительно сейчас было неважно, любит он меня или нет. Мне важно было повернуть все назад и забыть, как дурной сон. А не слышать, как мне напоминают снова и снова, что прошлой жизни не будет.

– Я… – он запнулся. – Я не знаю, что сказать.

– Короче, – процедил я.

– Я перееду пока к бабушке? – вдруг спросил он. И мне вдруг стало холодно на самой жаре. Как мертвецу.

– Переезжай, – мертвыми губами ответил я.

– Чтобы все утряслось.

– Да.

– Я люблю тебя.

– Да.

Я закрыл глаза, он посидел, потом поднялся, как старик, и ушел насовсем. А я остался один на своей аэродинамической улице. Без отца. Я вообще ни о чем не думал. Просто встал и посмотрел вниз на улицу, на ней визжали и выли машины. Мои руки сами взялись за перила. За тонкие и непрочные железяки. Если упасть на них всей тяжестью тела, они не выдержат. Я нагнулся и увидел свое лицо, улетающее вниз. Мне не было страшно. Просто я удивился своему спокойному лицу, которое сейчас сплющит в лепешку. А потом меня унесут на носилках, как того футболиста из моего счастливого детства. Только я уже ничего не увижу.

– Я святой Себастьян, – сказал я себе.

Ветер рванул мои волосы и завалил глаза. Как у Страшилы. Веселого тряпичного парня. Парня для битья. Вали его, швыряй, а он будет улыбаться. Всегда. Вот и я буду улыбаться всегда! Я вернулся в свою комнату и врубил регги, веселую музыку, полную солнца, девочек и травы. И ко мне пришла Лизка. Не на самом деле, а в моей голове.

– Не переживай, – сказала она мне своим тоненьким голосочком.

– А я и не переживаю, – ответил я и засмеялся. Она тоже.

Я люблю видеть смешинки в ее глазах. Особенно, когда она рядом. Мой маленький друг. Мой дружище…

Я увидел Лизку во дворе. Увидел и вспомнил ее мать, а потом своего отца. И в моей башке опять заворочались темные мысли. Один ее вид напомнил то, что помнить совсем не хотелось. Я решил незаметно проскочить мимо, но зачем-то остановился. Она сидела на скамейке спиной ко мне. Вокруг нее кружили белые молекулы тополиного пуха. Пушистые тополиные молекулы покачивались ветром на ее плечах, тормозили и путались в волосах. А Лизка сидела как памятник, упершись взглядом в кучи белого пуха под ее ногами.

– Привет! – Я уселся рядом.

– Помнишь фильм «Мы так любили друг друга»? – спросила она, не повернув головы.

– Ну. – Я помолчал. – Сашка отбор не прошел.

– А я?

Я посмотрел в Лизкину сторону, и мой взгляд наткнулся на ее молочно-белые ноги. Они начинались в полуметре от меня и росли прямо ко мне, хотя я сидел от нее дальше не бывает. Молочные ноги пахли ирисками и розовели на солнце, по ним скользили белые молекулы пуха, отлетая в меня. Одна из этих молекул врезалась в меня, и мое сердце вдруг екнуло. Я украдкой взглянул в ее лицо. На толстых красных щеках лежали длиннющие ресницы, а я все равно увидел ее глаза внутри своей головы, и во мне снова заколобродила муть из тупой, щенячьей радости, злости и страха. Черт знает что!

Лизка зашуршала кроссовками по земле, ее розовые коленки запрыгали мячиками. Мое сердце запрыгало вместе с ними и без боя сложило лапки. Фекла! Сидит, дышит тихонечко и пялится перед собой. Меня будто нет. Я вдруг обозлился. Резко сбросил шлагбаум. Родаки разводятся из-за ее матери, ей поровну, а вместо этого мне в голову лезет черт-те что! Пусть знает!

– Родаки разъезжаются. Папаша собрал вещички и убыл. – Я сплюнул и процедил: – Морду ему набил бы!

Она промолчала.

– Что молчишь? – грубо спросил я. – Мать свою простила?

– Я ее поняла, – не сразу ответила она.

– Да?! – взвился я. – А мою поняла?

– Да, – тихо сказала она.

– И что поняла? – Меня затрясло от бессилия и злости. Меня все кинули. Все! А я и не заметил когда. – Ну, говори! Что поняла?

– Что я не салага!

Лизка сверкнула телескопическим светом своих глаз, встала и пошла. Я остался смотреть ей в спину.