Журавлиная ночь

— Но разве вы не знали — что это за страна, куда вы посылаете Хуана? — не выдержал Филарет Мерционов (на экране был вновь он, вместе со своими товарищами).

— И зачем вообще нужно было это наше «внедрение в среду людей»? — добавил Ингемар Кламонтов…

(«И вот какой я… там! — понял Мерционов (здесь). — Да, у меня был ещё самый старший брат, Иван. Задолго до моего рождения… А там я — его сын, Валентин Иванович! И… с таким дефектом!»)

…— Да, создать свой всемирный язык вам будет легче, чем нам, людям, — Мерционов (там) вновь появился на экране. — Но десятичное деление суток и градусной сетки планеты…

— И древнеегипетская эра летоисчисления, — добавил Калью Ратс. — Чтобы включала в себя всю сознательную земную историю. А вот чтобы числа месяцев приходились на одни и те же дни недели — этого не надо бы…

— И так получится, что, например, дата моего рождения — 18 октября… 6215 года? — не сразу подсчитал Мерционов (там). Но дата совпала! В тот же день — он родился и здесь! — Или даже не 18-го… Если вы предлагаете и начало года и сезонов передвинуть ближе к датам равноденствий и солнцестояний, чтобы по возможности не отстояли от них более чем на полсуток… И будет: январь всего в 29 дней, зато в июле целых 32… А потом, где-то через тысячу лет, с ходом прецессии — снова всё это менять? И 128-летний високосный цикл… Нет, это ещё надо подумать…

(«Но там потом было 30 января! — вспомнил Кламонтов. — Значит, на это не пошли!»)

…— Мы понимаем, это не так просто, — согласился Калью Ратс. — А как в остальном? Можно считать, что вопрос решён?

— Можно. Будем считать, что среднее образование вы уже фактически закончили…

(«И если они там уже есть? И у них сложилась такая реальность… Но там — «не те» мы! Как же с этим?..»)

…А Герм Ферх — вглядываясь в метельную тьму за окном, вспоминал уже иное…

Как трагически завершился первый опыт перевода сознания человека в тело киборга… (Но — по версии, где был разговор с Эн Лу на пути к Земле?..)

…И кадры: на голову человека, полупогружённого в так называемую «ванну нулевой плавучести», надевали глухой чёрный шлем с электродами — а рядом на операционном столе лежало тело киборга в таком же шлеме; затем — кто-то поворачивал рукоятки приборов; но увы — тут же на одних экранах гасли непонятные (Кламонтову здесь) изображения, а на других — электронные лучи чертили лишь прямые линии…

(«Значит, попробовали, и не вышло! — понял Мерционов (здесь). — Вот только… кто это из нас был бы?»

«Или… тот, кого мы здесь не знаем! — вдруг понял Тубанов. — Ян Ратс, отец Калью!»)

…И Герм Ферх своей мыслью подтвердил: Ян Ратс!

Он был болен — а ещё хотел лететь к звёздам… Хотя вообще претендентов было много — но большинство, узнав наконец надежду на полноценную жизнь взамен доживания в измученном болезнями теле, не решались тут же на риск просто умереть или сойти с ума, не решались быть именно первыми! А у него — была цель! И он успел сделать запись — как обращение к остающимся в живых, на случай неудачи (отдельные фразы Герм Ферх помнил):

— … Это стало возможным лишь сейчас по вине людей, для которых безразличен выбор профессии — и они, заняв высокие должности, тут же начинают что-то запрещать, требуя собирать всё новые и новые подписи, чтобы продемонстрировать обществу свою якобы нужность и значительность. И именно по этой причине некоторые разработки нашего Института годами не находили применения — хотя могли бы помочь больным людям. И в итоге их жизнь, единственная и неповторимая, которая могла быть наполнена созидательным трудом и высоким смыслом — вместо этого проходила в бессмысленных страданиях, пока мы собирали подписи тех, кто ничего не смыслил в наших проектах…

(«И всё-таки говорят: «единственная»!..», — подумал Кламонтов.

«Хотя «неповторимая» — верно, — откликнулся Тубанов. — Каждая жизнь ценна по-своему!»)

— …Эти люди эмоционально тупы и лишены способности к сочувствию. Им безразлично даже то, что кому-то недолго осталось жить, и он хотел бы, по крайней мере, умереть, видя, что принёс человечеству пользу. Для них важнее всего факт, что такая-то разработка сделана не в их ведомствах — так как это по сути своей примитивные подонки, одержимые лишь идеей накопительства, самоутверждения или личной обиды на кого-то. И мне остаётся только обратиться к вам с призывом: вымести их с нашей прекрасной голубой планеты, как мусор, не стоящий даже переработки во что-либо иное…

(«И какая накоплена боль! — понял Кламонтов. — Такие страшные слова…»

«А раньше так и говорили: «голубой планеты»! — добавил Мерционов. — Потом само слово изгадили, связали… знаете с чем…»)