Журавлиная ночь

(Ах… стадии опьянения! «Орёл — ласточка — стрекоза — вошь»! Или иначе: «павлин — обезьяна — лев — свинья»…

А песня — из фильма про Винни-Пуха! И там была — про мёд!)

…Но всё же водка выпила пудру — и это снимала камера смеха. А мобильник забыл в кабине хрен — и типун сбросил атомную бомбу на язык… но не государственный? А какой?

…Нет! Нельзя же так! Расслабляться, давать волю усталости — когда совсем скоро… что?..

…Кламонтов нажал кнопку рядом с индикаторной лампочкой. Магнитофон откликнулся негромким, но каким-то глубоким щелчком — сразу перешедшим в тихое жужжание, будто вытеснившее мёртвую тишину из комнаты. Ещё три переключения, три щелчка, уже отрывисто-резких — и приёмная бобина завертелась, наматывая розовый ракордный конец ленты…

— Адара, Аджена, Акраб, Акрукс, Акубенс, Аламак, Алараф, Алголь, Алиот… — начал Кламонтов в микрофон, называя звёзды в алфавитном порядке, и с каждым словом переводя рукоятку уровня записи на одно деление.

Затем он отмотал ленту назад и прослушал. Наилучшая слышимость была на слове «Акубенс» — α Рака. Он установил соответствующий уровень записи, и вновь отмотал ленту назад, почти до ракорда. Можно было начинать…

—…23 января 1984 года, 10 часов 25 минут, — начал он. — Я, Хельмут Кламонтов, человек с усреднённым телом и неусреднённой психикой, отвергнутый за это стандартными людьми, делаю эту запись для тех граждан планеты Земля, для которых коммунистические убеждения — не пустой звук, и у кого после однажды проявленной к ним несправедливости коммунистические лозунги не становятся на всю оставшуюся жизнь поводом для скособоченных ухмылок…

(«Но… как? — даже похолодел Кламонтов (здесь). — Что же мы исправили? Не Захар, а я у себя дома записываю… Ко всем землянам!»)

— …Вспомните, товарищи земляне, — продолжал он (там), — из лучших фантастических произведений о коммунистическом будущем вы знаете, что наши потомки должны жить по 200 лет, успевая за это время переменить пять-шесть профессий, достигая своих высот в каждой из них, и при этом до глубокой старости не утрачивая живости мышления… Но что мы имеем пока… на данный момент? Человек живёт гораздо меньше… гораздо более короткий срок… и само качество его жизни — ниже…

(«А главное: и этого не было! Такой записи в 84-м я не делал!»)

— …И я даже не говорю о явных болезнях… расстройствах здоровья… Достаточно и того, как просто-напросто… ветераны доживают на той работе, к которой… привязаны однажды… некогда полученными дипломами, перекрывая дорогу молодым; как люди страдают от возрастных кризисов — сперва в школьном возрасте, а потом в том же ветеранском, когда наступает предстарческий упадок сил, называемый климаксом… А ведь, кстати — в школьном возрасте, казалось бы, только сразу и брать жизненный взлёт… браться за большие дела… тем более — когда и предельный рост организма, казалось бы, уже достигнут… Но тут наступает это проклятое «половое созревание» — ведь надо обеспечить продолжение рода — и появляются эти грубые, уродующие внешность, и даже не всегда нужные для самого продолжения рода «третичные половые признаки», а главное — меняется психика. Наступает эмоциональная неустойчивость… резкие перепады от эйфории к депрессии… и в таком состоянии нередко совершаются страшные жизненные ошибки с последствиями на всю жизнь…

(«И как там волнуюсь! Как сумбурно говорю…»

«Или — «черновой вариант» записи? — предположил Мерционов. — С тем, чтобы переписать наново? Нет, а… вот именно: кто видел? Кто запомнил? Как попало в память вагона?»)

— … И что же делать? Как быть? Придумывать всё новые законы, постановления, экономические механизмы — приспосабливая их к такому человеку, какой есть? Смириться со всеми его несовершенствами и пороками, унаследованными от дикой природы — и замкнуться в пределах своей планеты, не помышляя ни о чём большем?..

(«Нет! Реально никто не видел! — понял Кламонтов (здесь). — Виртуальное, несложившееся — как и та пресс-конференция, и новости в 2142-м!..»)