Журавлиное небо

И уж если не бояться вспоминать, так вот как было все. Он стоял под Савкиной крышей, спрятавшись от дождя; не очень густой, ленивый пошел дождь, потому что с самого утра было пасмурно и весь день стояла на улице мягкая теплынь. И как же хорошо повеяло потом дождевой прохладой, освеженной землею! Почему-то сразу расхотелось стоять под крышей, подмывало выскочить на улицу и подставить лицо, распахнутую грудь неспешным струйкам дождя. Василь, наверное, так и сделал бы, но заговорили во дворе, скрипнули ворота, и он увидел Марину с большим мешком за плечами, а рядом — ее хозяйку, старую Сымониху, в мокром фартуке и с серпом на руке. За Савкиным огородом начиналось поле, и часто женщины ходили туда по траву.

Василь первый увидел Марину, и тут же кольнуло в сердце, едва он подумал о себе и о ней, о Клыбике, который уже тогда стал меж ними. И еще запомнил Василь, какая задумчивость была на лице Марины и как, глядя себе под ноги, шла она к воротам, и как мотался и бил по загоревшей ноге с прилипшей к ней травинкой порванный ремешок от туфельки… И вдруг Марина увидела его. Словно кто-то толкнул ее в грудь, и она выпрямилась и, казалось, всю себя вложила в тот взгляд, в котором жалость была, и боль, и, может быть, даже презрение…

Случилось это после того, как Василь впервые после их знакомства не провожал Марину домой…

Так же, как и прежде, шумел лес, но уже не было успокоения Василю в его монотонном шуме. За полдень клонилось солнце, спускаясь на сосны. Спокойнее его свет там, где шире расступаются деревья, открывая дорогу. И вот начинает веять оттуда пылью, и вот слышно уже, как поскрипывают колеса и как кто-то однообразно понукает коня. И можно догадаться уже, что везет кто-то с пилорамы в соседнюю деревню доски, и можно видеть, как впереди воза бежит собака, шныряя в густом сосняке по ту сторону дороги, — может, птицу почуяла там, а может, насторожила непуганая лесная тишина, потому что собака останавливается и то и дело заливисто и гулко лает…

Тогда-то и просыпается Клыбик.

Он смотрит недоуменно вокруг себя, зевает и потом уже, заметив Василя, начинает удивляться:

— Думал, полежу немного, отдохну, а оно вон что… А ты все сидишь, ого! Наверное, не так утомился, как я. А я даже сон видел. Будто приходит ко мне в хату Ахремчик этот, председатель. Говорит: «Штраф тебе принес: выгон с колхозниками огораживать не хотел, а корову в общее стадо пускаешь?..» — «Вот Ахремчик! А телку, — спрашиваю, — я в колхоз сдал? Сдал. Почему же сена за нее не даешь?» А он, Ахремчик, так и выпендривается. «Пойдем в гумно, — говорит, — я покажу тебе сено. А телку твою мы за пастьбу возьмем». Видал такого? Чтоб тебя самого не знаю куда взяли!

— Может, думал про это, вот и приснилось…

— Думал!.. Ничего удивительного. Ахремчик этот мне душу переел. Очень быстрый: всех бы в колхоз загнал. Но подожди… Все они так сначала. Евменов, тот, который раньше, тоже брался, а теперь что? Одними фельетонами на него можно печь вытопить.

И он все говорил, Клыбик, говорил, а Василь удивлялся, с какой простотой раскрывался перед ним этот человек, словно хотел доказать: смотрите, вот я какой, Микола Клыбик, тот самый, которого в деревне прозвали «портфелем». Он то вспоминал, как отец его едва не первый отвел в колхоз коня («А конь, конь был — зверь, не то что у других!»), то говорил, что мог бы остаться в городе после армии, а вот как приехал домой, так и косятся все, завидуя его деньгам.

Понемногу раскрывался перед ним этот загадочный Клыбик, и Василь видел его то военным писарем, то продавцом здесь, в деревне, то физруком в школе, а потом делопроизводителем, и, наконец, нетрудно было догадаться, куда заведет дальше Клыбика странная эта портфельная логика: еще ждало его где-то место лесника ли, грибовара ли. И было ясно, что, женившись на Марине, как бы прихватил себе Клыбик очередной портфельчик.

И сызнова возникало перед Василем все отобранное памятью, передуманное неоднократно.

Самое необъяснимое начиналось с одного вечера, с одной вечеринки — такой же, как и та, когда впервые он танцевал с Мариной. И опять же было весело в тот вечер: как-то сразу приехало на побывку в деревню трое, и среди них — Надя, та самая, с которой Василь учился прежде в школе. Кажется, в то лето была у нее практика, и она ненадолго перед самыми занятиями заглянула в деревню. Они виделись с Василем почти каждый год, но, наверное, потому, что бывших одноклассников в деревне осталось мало, эти встречи для обоих были всегда радостными, — им вдвоем хорошо было перебирать в памяти нить самых давних и веселых воспоминаний. Вот и спрашивали друг у друга: как, что, когда и почему? — вспоминали, как ходили в школу за шесть километров в соседнюю деревню, как однажды весной искали в лесу сон-траву и опоздали на уроки.