Журавлиные клики

«Может, и моя смерть тут, рядком с Гордеевой», — подумал Прокоп и боязливо покосился в темный угол за печкой — не стоит ли там она, старуха жуткая, с костлявым пальцем, поднесенным к мертвым губам? В тишине, сначала едва-едва, потом слышнее, донесся с улицы шум гульбища. Вскоре различимы стали топот, выкрики, визг гармошки. Чей-то усталый, охрипший голос выкрикивал:

Подружечка, не робей,
Покидает — не жалей,
Мы с тобой фартовые,
Найдутся дружки новые!

— Во дают! — сказал Гордей. — Молодец Галька, нашей породы, макеевской…

— Я кликну, ежели желаешь…

— А зачем? — коснеющим языком вымолвил Гордей. — Пускай гуляет… девка…

И дернулся телом, затих, вытянулся…

Прокоп постоял с минуту над мертвым телом, потом вышел и позвал Галину.

— Ну что там у вас? — спросила она недовольно из толпы.

— Дед твой помер, вот что, — сказал Прокоп и побрел прочь, не оглядываясь.

Он чувствовал, как, прямо в пути, тают его силы, смертная истома подступает к сердцу, и все его мысли были лишь о том, как бы не упасть, дойти до заветного дивана под телевизором.

Когда он лег, привиделся ему Гордя. Друг шел навстречу по узкой извилистой тропе меж крестами и деревьями, предостерегающе подняв руку: «Не ходи сюда, пшел вон!..» — «Пусти, Гордя», — жалобно попросил Прокоп. Все его тело было налито тяжелой застарелой усталостью, неодолимо гнувшей к земле. «Не пущу! — грозно и весело кричал Гордей. — Я тебе жизнь спас… блох тебе на плешину!» — «Пусти, — молил Прокоп, опускаясь на колени. — Христа ради, пусти!» И тут увидел он Дусю. Высокая, сутулая, в ватнике и кирзовых сапогах бежала она через поле, отчаянно крича, чтобы он поберегся. «Не надо бежать, не успеешь ведь, все равно не успеешь», — шептал Прокоп. Любовь и благодарность разрывали его сердце…

Дуся вернулась из города в вечерней темноте. Зажгла свет, взглянула на отца, вытянувшегося на диване, и, сразу догадавшись, кто это побывал сейчас в их доме, тихо и горько заплакала. Однако скоро утешилась, представив себе, как будет лежать Прокоп в гробу в новой рубахе.

Кошачьи истории

Ветерка уже нет на свете, он стал легендой и, как во всякой легенде, правда о нем смешалась с вымыслом.

Впервые я увидел его лет десять назад, в первый свой приезд в Слободу — край синих озер и сосновых боров.

Там я чуть ли не каждый год провожу отпуск, ловлю рыбу и собираю грибы. За красненькую в месяц Надежда Егоровна, баба Надя, моя давняя знакомая, пускает меня на чердак своей неказистой, осевшей набок избы. Под крышей сложено сено, в нем приятно и покойно спать. Устраивает меня чердак и по другой причине — под балками я натягиваю веревки и вялю на них рыбу — плотву, густерок, бывает, и лещей. Или нанизываю на нитки и сушу белый гриб: под здешними вековыми соснами он особенно хорош и крепок. Баба Надя тоже довольна: как-никак десятка — существенная добавка к ее тридцатирублевой пенсии.

Помню самые первые дни пребывания в Слободе. В сумерках, когда я возвращался с озера, баба Надя, встречая меня на крыльце, проникновенно просила:

— Ты только с огнем поосторожней, малый, не спали меня, старую.

— Не спалю, Надежда Егоровна, — бодро обещал я, впрочем в душе досадуя. На чердак проведено электричество, спичками я не пользуюсь, так как не курю. Каким же образом я могу спалить почтенную старушку?

На эти же обстоятельства резонно указывал бабе Наде ее муж — лысый со лба (следовательно, от ума полысевший), кругленький и плотный Дмитрий Федорович, на что его супруга со свойственной женщинам нелогичностью отвечала ему:

— Вот спалит, тогда другое запоешь…

Хотя я целыми днями пропадал на озере или в лесу, все же за месяц успел хорошо узнать не только хозяйку с хозяином. Часто захаживала в их дом Маргарита Аркадьевна — старинная подружка бабы Нади. И еще не мог не запомниться мне кот по имени Ветерок.

В приятном предвкушении увидеть их всех переступил я порог знакомой избы во второй свой приезд в Слободу. Баба Надя сидела на низенькой скамейке у печки и чистила картошку. Я поздоровался и спросил, где Дмитрий Федорович (для него, тоже заядлого рыбака, я привез в подарок десяток кованых киевских крючков). Хозяйка, не отвечая, все ниже клонила голову к желтой картофелине, зажатой в левой руке.

— Так где ж он? — тупо повторил я.

Она выпрямилась и усмехнулась отчужденно, давая понять, что я, хотя и жил в прошлом году с ними вместе целый месяц, но все же человек чердачный, в сущности, посторонний. Бормоча извинения, я повернулся было к двери, но тут баба Надя заговорила.

— Где, где, — передразнила она меня высоким, дрожащим голосом. — Знамо где… Одна я теперь живу, малый…

И не удержалась — заплакала…

На долгом своем веку держала баба Надя немало котов и ни одной кошки. С кошками — великая морока, котята от них, всех себе не оставишь и соседям не раздашь — топить надобно. Да разве поднимется у нее рука топить их — слабых и слепеньких?