Журавлиный крик

Глечик тащил пулемет, тяжелый клубок металлических лент и теперь уже не чувствовал никакого страха. Эта вылазка даже понравилась ему, он продолжал восхищаться своими друзьями, учинившими такой разгром. Казалось даже невероятным, что пятерым бойцам удалось так искромсать прославленную германскую технику, разгромить тех самых немцев, которые завоевали Европу и которых от самой границы не могли остановить наши дивизии. Глечик не мог понять всего, но чувствовал, что и Карпенко, и Свист, может, и Овсеев за внешней своей простотой и неуклюжестью таят в себе что-то надежное и сильное. И только в нем, Глечике, видно, не было никакой военной силы, и поэтому он боялся и переживал: столько страху в недавнем бою натерпелось его мальчишечье сердце! Но он старался душить в себе этот страх, хотел хоть чем-нибудь помочь в том общем деле, которое творили они. Теперь же, познав радость первой победы и слегка успокоившись, он готов был сделать все, что угодно, и для командира Карпенко, и для отважного Свиста. До слез жаль было беднягу Фишера, с которым они даже немного подружились в последние дни и обычно ели из одного котелка. Молодой, одинокий и искренний Глечик тянулся к ним – к этой маленькой группке бойцов, в которой и он постепенно стал находить себя.

– Вот это дело, – сказал Карпенко, когда они подошли к траншее. – Вот за это хвалю.

Он перенял от Глечика его ношу, бережно осмотрел новенький пулемет, схватил и потянул на себя огромной пятерней рукоятку.

– Трофей, – засмеялся Свист и спрыгнул в траншею к командиру. – А шамать нечего. Была торба галет, да и та обгорела. А это тебе, командир, – все легче твоего пудового «дегтяря».

Карпенко вертел в руках пулемет, осматривая его со всех сторон, подергал затвором, прицелился, вскинув на руку. Пулемет ему явно нравился, но старшина все еще что-то взвешивал.

– А патроны? – спросил он Свиста. – Это и все? Нет, брат, не пойдет. На, Овсеев, осваивай, воевать будешь, а мне «дегтярь» больше по сердцу.

Свист, удивившись, присвистнул и тронул на вихрах пилотку.

– Ну и зря. Я его сам взял бы, да ПТР – с двумя не сладишь.

Овсеев без особой радости взял пулемет, а Витька, запустив руку в глубокий карман своей шинели, что-то достал и сунул под нос старшине.

– Ну, а на это что скажешь? А?

Карпенко осторожно взял с его ладони круглые карманные часы на длинной блестящей цепочке, заскорузлыми большими пальцами бережно открыл футляр, покрутил головку. Это были великолепные карманные часы с секундной стрелкой, выпуклыми, светящимися во тьме цифрами на кремневом циферблате.

– Пятнадцать камней, анкерный ход – вот, брат, трофей! – хвастал Свист. – Хочешь, бери. На именины не подарю, а теперь – пожалуйста.

– Смотри ты, ладная штуковина: пятнадцать камней, говоришь? – не то всерьез, не то с иронией спросил старшина. – Молодец ты, Свист, молодчина. Этак через годик-два из тебя отличный мародер получится. Первый сорт, ярина зеленая!

– Ну скажешь еще – мародер! – засмеялся Свист. – Не хочешь, давай сюда.

Он протянул руку, но Карпенко, не обратив на это ни малейшего внимания, размахнулся и изо всей силы ударил часами об иссеченную пулями стену сторожки. Посыпалась штукатурка, и, казалось, с тонким звоном разлетелись в разные стороны, наверное, все пятнадцать камешков из часов.

– Вот и все, и молчок! – сказал командир и отвернулся к своему пулемету.

Свист почесал затылок, подмигнул Глечику и действительно не сказал ни слова.

17

Заинтересовавшись немецким пулеметом, Глечик подошел к Овсееву, и они вдвоем начали осматривать этот пулемет. Но Овсеев снова почему-то стал невеселым и замолчал, и нельзя было понять, рад он оружию или нет. Демонстративно не замечая Глечика, Овсеев положил пулемет на бруствер, сдул с него пыль и открыл затворную коробку.

– «Эмга тридцать четыре», последняя модель, – буркнул он. – В училище изучали. Скорострельность огромная – не ровня нашему «дегтярю».

Глечик внимательно слушал своего более опытного товарища, с надеждой посматривал на него, думая, что тот покажет, как обращаться с пулеметом. Но Овсеев вдруг с непонятной враждебностью закричал:

– А вообще, на кой черт! Ты принес, ты и стреляй!

– Так я не умею, – чистосердечно признался Глечик. – А ты почему не хочешь?

Овсеев помолчал, пощелкал затвором.

– Мне еще жить охота!