Журба<br />(Повесть о хорошем человеке)

Потом была перекличка. Ротный, лихой командир, из фронтовиков, но, видать, не дюже грамотный, водил пальцем по бумажке, шевелил губами и, наконец, выкрикивал хриплым прокуренным голосом фамилии. Чаще всего звучали украинские: большинство бойцов было из местных, из спассчан. Назывались, к немалому удивлению Журбы, и иностранные фамилии:

— Чжоу Люши!

— Красаускас!

— Яшар-Сулейман-оглу!

— Ты смотри, — восторженно шепнул Ивану сосед-гимназист. — Весь интернационал с нами заодно!

— Да, но против нас — тоже. Я во Владике насмотрелся… Тщедушный хохол по фамилии Тузюк, когда вызвали его, торопливым фальцетом выкрикнул:

— Ось туточки я!

Раздался дружный хохот, но ротный пресек его строгим взглядом.

— Отзываться коротко: «Я!» — и никаких отсебятных слов!

Ответом на следующую фамилию было молчание. Ротный повторил:

— Щедрый!

И снова молчание.

— Значитца, нет Щедрого? Навоевался уже, значитца, Щедрый?

И тут до Ивана дошло: да это же его выкликают! Он хотел объяснить командиру, что произошла ошибка, что он не Щедрый, а Щедрин, но вместо этого крикнул во всю силу легких:

— Я!!!

— Сперва мовчит як скаженный, потим кричит як оглашенный! — прокомментировал кто-то в строю.

— Отставить разговоры! Рррота… ррравняйсь… смиррр-на! Нале-во! Я сказал: налево, а не направо! О, Господи, сено-солома, аники-воины!.. Шагом… марш!

Рота направилась на плац. Строго говоря, это была не рота, а толпа, с трудом сохранявшая подобие колонны, бредущая как попало, хотя и старающаяся идти правильно, для чего многие забавно подскакивали на ходу, меняя ногу; толпа людей разного возраста, построенная не по росту, одетая и обутая кто во что горазд (всем обмундирования не хватило), но это было подразделение революции, одно из тысяч, созданных в восемнадцатом году вместо развалившейся русской армии.

Командиры, назначенные из числа фронтовиков, два дня учили новоиспеченных бойцов азам солдатской науки. Сначала это была шагистика на плацу, затем разборка и сборка оружия — в казарме. Заматерелые негнущиеся мужики с трудом выполняли строевые приемы, особенно такие, как маршировка, повороты на месте и в движении, выход из строя и т. п. Тут тон задавала молодежь, и одним из первых был Журба-Щедрый, росточком маленький, но ловкий и спортивный; он даже был удостоен похвалы отделенного.

Зато при изучении стрелкового оружия первенствовали уже взрослые. Одни раньше служили на действительной, другие были охотниками, а третьи — просто мастеровыми, привыкшими иметь дело с механизмами, поэтому быстрее молодых усваивали устройство винтовок и становились с ним «на ты». Вообще-то мальчишки тоже мастаки что-либо разбирать, но вот собирать бывает потруднее. Зато какое счастье испытываешь, когда все детали встали на свое место, когда прозвучал сухой щелчок контрольного холостого выстрела, а командир скупо сказал: «Ничо, молодца!»

Два дня все это продолжалось, на третий были назначены учебные стрельбы, но они не состоялись: в четыре утра батальон подняли по тревоге и спешным порядком погнали неведомо куда…

Чехословацкий легион, пополненный казаками атамана Калмыкова и насчитывающий семь тысяч штыков и сабель, вплотную подступил к Спасску, и их конные разъезды уже мелькали у реки Кулешовки, сразу за которой пролегла линия фронта. Красная гвардия, насчитывающая в своих рядах всего две с половиной тысячи наскоро обученных и плохо вооруженных бойцов, готовилась к защите родного города. Белыми командовал бывший начальник штаба Ставки Верховного Главнокомандования генерал Дитерихс, красными — бывший артиллерийский офицер из Владивостока, штабс-капитан Сакович. Таков был расклад…

Василий Сакович, высокий, худой, порывистый (в войсках ему дали кличку Журавель), целыми сутками пропадал на позициях, проверяя расстановку немногочисленных орудий и пулеметов, расположение стрелковых ячеек. Ходил он стремительно, казалось, поднимал за собой ветер, а, когда вертел в разные стороны головой на длинной шее, его пенсне пускало солнечные зайчики. Иногда он снимал его, клал в карман френча и вооружал свои близко сидящие к переносице глаза более мощной оптикой — биноклем.

Накануне боя Саковичу доложили, что к нему прибыло пополнение — отряд рабочих-горняков из Сучана численностью 400 человек. Сакович обрадовался:

— Мал золотник, да дорог! Теперь у меня будет резерв. А то все войска на передовой, в резерве — никого. Горняки — ребята крепкие, надежные, пустим их в дело в самый тяжелый момент…

Он, момент, наступил, увы, скоро, еще до боя. И рабочий отряд пришлось послать против… своих. Точнее, дезертиров. Накануне выступления чехословаков паникеры пустили слух о «силе несметной», о «таньках и еропланах», и многие красные гвардейцы стали бросать позиции и с боем брать поезда, уходящие на север.

Что мог сделать один главком, бегавший с револьвером и матом вдоль вагонов? Он мог застрелить одного-другого паникера, но как остановить целые подразделения? Пришлось призвать на помощь сучанскую дружину.