Журнал Двести

— Ну и что, что у народа? Все равно. Я знаю, что многие любят писать современные сказки про Змеев Горынычей, про Бабу Ягу, про леших и так далее. Но я не могу наделить этих фольклорных героев какими-то своеобразными чертами (другим писателям это удается) так, чтобы они стали исключительно моими героями, моими персонажами. А просто перепевать многочисленные сюжеты, подчеркивать те образы, что Баба Яга вредна и хромает на свою костяную ногу, что она ворчлива и, может быть, слегка добродушна в душе, что лешие тоже добродушны, вот, и любят похитрить — ну, знаете, мне это просто неинтересно. А что касается своих персонажей, то там я уже хозяин, там я знаю, что с ними… Если я придумал корабельных гномов, то я знаю их повадки, их характеры.

— Если бы вы задумали написать книгу, герои которой оказались бы в прошлом, какой период истории вы бы выбрали? Какая эпоха в истории России вам наиболее интересна?

— Знаете, видимо, Петровская эпоха. Эпоха становления русского флота. Я далеко не славянофил, и поэтому Русь — и Киевская, и Русь времен Ивана Грозного, и Козьмы Минина, и вообще всех этих длиннополых бояр, она как-то не очень привлекает меня, хотя я конечно, понимаю величие Руси и богатство ее истории. А эпоха Петра — хотя его за подлый характер многие клянут, и, видимо, справедливо! — его эпоха мне все-таки интересна своей противоречивостью и тем, конечно, что, наконец-то, мы шагнули к морю, и я для себя, как бы, оказавшись на берегу, вздохнул свободно, почуял запах парусов, что вот, наконец-то, и мы прорвались.

— Тут вопрос такой, крайне нетривиальный: цель вашей жизни, на ваш взгляд, и многое ли вы уже успели?

— Ну, какая цель жизни? Как, наверно, у каждого литератора книжки писать и сказать какое-то слово свое в русской литературе. Понимая всю ограниченность своих возможностей, понимая, что я не сделаю всего в тех масштабах, как хотелось бы, все-таки что-то сказать и что-то сделать. Знаете, честно говоря, у меня нет такого ощущения, как говорят некоторые писатели, что кажется, что я только на подступах, что я не написал своей главной книги, что все впереди. У меня такого нет. Мне кажется, что я, все-таки, кое-что успел, потому что, если собрать все вместе, то это будет томов пятнадцать полновесных. И говорить, что я еще ничего не успел и на подступах, это было бы ненужное кокетство. Ну, а стремление всегда одно и то же: написать что-то новое и интересное, может быть, лучше, чем было, хотя, увы, далеко не всегда получается. И силы уже не те. И дело в том, что очень мешает писать обстановка в стране, и не в том, что плохо печатают, и прочее, а просто это ощущение какой-то неуверенности, полного наплевательства к человеку, беззакония дикого, непрочности бытия. Я вполне понимаю, например, Виктора Конецкого, который, в каком-то интервью, по-моему, с полгода назад, сказал, что он он абсолютно не может писать из-за такого состояния нашего общества. Просто это как-то давит и угнетает. Я понимаю, что если идти по четкой схеме, как раньше-то говорилось, что писатель сейчас должен возвысить свой голос на борьбу за справедливость, на защиту угнетенных и, наоборот, как-то собраться с силами, это все, конечно, так, но ведь для этого нужно время, для этого нужны силы, для этого нужна определенная энергия и стимул. Сейчас такое ощущение, что, как ты голос не возвышай, не очень-то и слышат, вот в чем дело-то. Получается, что ты выходишь на высокую башню, как муэдзин, кричишь там над пустыми пространствами, надсаживаешься, а всем до лампочки. Понимаю, что, возможно, ощущение в чем-то обманчивое, это мое субъективное ощущение, но пока вот так. Ну, я, в общем-то, не перестаю работать, я стараюсь что-то делать, писать. Другое дело, что при этом едва ли может выйти книга, которая потрясет читательские массы. Но работать надо!

— Что побудило вас писать на тему детства: ностальгия по детству или тревога за детей? Или то и другое, и в какой степени?

— Ну, сначала все-таки, конечно, ностальгия по детству. Тревога пришла где-то позднее, с возрастом, когда пришлось глубже раскапывать эти темы, глубже влезать в современную жизнь, писать уже не о собственном, а о современном детстве, и сталкиваться с тем, что происходит в жизни детей, когда возникла необходимость как-то защищать их.

— У вас большинство героев не могут перешагнуть через определенный возраст — тот возраст, когда человек взрослеет, когда особо отчетливо начинает осознавать себя как человека, свое положение в окружающем мире, когда подросток особо остро нуждается в понимании. Таких героев у вас не так много: Егор Петров, в первую очередь, сейчас Данька Рафалов появился, ну и отчасти еще — Сергей Каховский, Кирилл…

— Видите, не так уж и мало.

— Но это не большинство героев… То есть, с чем это связано, что вы меньше пишете о подростках и их проблемах, чем о детях более младшего возраста?