Журнал Двести

1. До сих пор я считал, что фэндом — это совокупность всех тех, кто любит фантастику, то есть, некое объединение фэнов России и СНГ, однако Сергей Бережной объяснил мне, что это не так. Фэндом — это объединение лиц "переизлучающих" информацию о фантастике. Понятней не стало. Лично я полагаю, что сейчас никакого фэндома нет, он фактически растворился в событиях предшествующего десятилетия, есть лишь разные группы людей, объединенных "Интерпрессконом". Причем, каждая группа считает, что она-то и есть настоящий фэндом. Пусть так. Вероятно, в будущем, когда фэновское движение возродится и возникнет гигантская шоу-машина, раскручивающая тиражи, тогда фэндом появится как механизм этой машины — создавая литературное мнение и формируя читательский спрос. Пока этого нет. Никакого влияния как на писателя фэндом на меня не оказывает. Вообще, вероятно, следует иметь в виду, что писатели разделяются на фэндом-зависимых, чье литературное имя создается исключительно фэндомом, изнутри и которые сознательно или интуитивно это учитывают, и писателей, чьи литературные интересы, в том числе, лежат и за пределами мира фантастики. Это и не плохо и не хорошо, это — факт, и, наверное, относится к этому нужно именно как к реальному факту, то есть, принимая в расчет, но — без каких-либо негативных эмоций.

2. Сразу видно, что автор вопроса представления не имеет о действительных отношениях в профессиональной среде. Мы расходимся с Борисом Натановичем по многим принципиальным моментам. Эта дискуссия началась примерно в 1983 году и без перерыва продолжается по настоящее время. Причем собственные позиции сторон сблизились очень мало. Например, Б.Н.Стругацкий считает, что написать хорошую фэнтези вообще нельзя: рыцари и драконы — это заведомое ремесленничество, я же полагаю, что фэнтези — перспективный жанр, надо лишь создавать ее средствами реалистической литературы. Эстетические различия, как видите, очень значительные. Преодолеть их, по-видимому, невозможно. Другое дело, что в каких-то элементарных вещах наши точки зрения практически совпадают. Впрочем, как совпадают они, на мой взгляд, и у многих активно работающих писателей. Но здесь речь идет именно об элементарных вопросах. Фэндом, видимо, должен знать, что любой из пишущих ревниво оберегает свою независимость, и поэтому расхождений в среде писателей значительно больше, чем сходства. В этом сила и слабость писателей одновременно. Причем, так, вероятно, будет всегда, потому что несогласие — один из побудителей творчества.

3. Это абсолютно дикое предположение. Как я только что объяснил, мы расходимся с Борисом Натановичем по целому ряду вопросов. Взять хотя бы доклад, прочитанный мною на "Интерпрессконе". Там довольно много дискуссионных моментов. Однако, те два оппонента, которые при обсуждении задали тон, выступали в настолько нелепой и даже оскорбительной форме, что Борис Натанович был просто вынужден им ответить — выделяя при этом, конечно, согласие, а не расхождения. То была, по-моему, мера педагогическая. Я надеюсь, что все присутствующие это заметили. И я надеюсь, что все присутствующие также правильно поняли суть прочитанного доклада: существует конфликт между литературой и имитацией под нее, конфликт этот вечен, исключить его из литературной жизни нельзя, надо лишь придать ему, по возможности, цивилизованный облик: дистанцирование художественное и этическое, вероятно, позволит избавиться от войны как формы конфликта. Все это демонстрировалось на примере известного противостояния с молодогвардейской фантастикой, никого из наличествующих в аудитории автор не подразумевал, и, наверное, надо было иметь очень сильное желание воевать, чтобы увидеть в докладе нечто совершенно иное. Оба названных оппонента, по-видимому, таким желанием обладали и своими выступлениями проиллюстрировали доклад — лучше, чем это рискнул сделать сам автор.