Журнал «Если», 1994 № 04

Щедрые подарки горожанам не были уделом одного императора. Десятки граждан соревновались в том, чтобы строить и дарить залы, бани и театры, раздавать провизию, учреждать или снаряжать игры — все в непрерывно растущих размерах, — и все это адресовалось потомкам в хвалебных надписях. Какой дух побуждал ко всему этому? Дарить ради славы и чести, ради того, чтобы превзойти, побить соседа, — вот древний фон римской культуры, который сквозь все это просвечивает.

Игровой элемент римской культуры отчетливо выявляется в формах литературы и искусства. Литературу отличают высокопарный панегиризм и выхолощенная риторика. В изобразительном искусстве — поверхностная декоративность, скрывающая тяжелую структуру, стенные росписи, в которых довольствуются легковесными жанровыми картинами или впадают в расслабленную элегантность. Последняя фаза античного величия Рима носит печать фальшивой серьезности. Жизнь стала игрой культуры.

АКТЕРЫ НА ПОЛИТИЧЕСКОЙ СЦЕНЕ

Различие игры и неигры в явлениях цивилизации становится все труднее выявить, по мере того как мы приближаемся к нашему собственному времени. Еще не очень давно организованная политическая жизнь в ее парламентском демократическом облике была полна несомненных игровых элементов. Например, атмосфера и нравы парламентской жизни в Англии всегда были вполне спортивными. Дух товарищества позволял даже самым яростным противникам шутить друг с другом сразу же после дебатов. Лорд Хью Сисил заявил в юмористической форме, что епископы в верхней палате нежелательны, продолжая в это же время приятную беседу с архиепископом Кентерберийским. К игровой сфере парламента относится и фигура gentlemen’s agreement (джентльменского соглашения). В этом элементе игры есть смысл видеть одну из сильных сторон парламентаризма, во всяком случае в Англии. Игровой фактор английской парламентской жизни явствует из дискуссий, традиционных форм собрания и связан со всей системой выборов.

Игровой элемент очевиден и в американских политических нравах. Еще задолго до того, как двухпартийная система в Соединенных Штатах приняла характер двух teams (спортивных команд), чье политическое различие для постороннего едва ли уловимо, предвыборная пропаганда здесь полностью вылилась в форму больших национальных игр.

Эмоциональный характер американской политики лежит уже в истоках народного характера, который никогда не скрывал своего происхождения из примитивных отношений среди пионеров. Слепая верность партиям, тайная организация, массовый энтузиазм, сочетаемый с детской жаждой внешних символов, придают игровому элементу американской политики нечто наивное и спонтанное.

Если во внутренней политике нынешних государств встречается достаточно следов игрового фактора, то их внешняя политика, на первый взгляд, дает мало поводов думать о сфере игры. Но сам по себе факт, что политическая жизнь наций выродилась до неслыханных крайностей насилия и опасности, не дает основания исключить и здесь понятие игры. Игра может быть жестокой и кровавой, игра зачастую бывает фальшивой. Каждая правовая или государственная общность обладает рядом признаков, которые связывают ее с игровой системой. На взаимном признании принципов и правил, которые на практике действуют как правила игры, держится система международного права. Целостность систем покоится только на воле к участию в игре. Соблюдение норм международного права всегда в высокой степени зависело от отношения к понятиям чести, приличия и хорошего тона Не напрасно в развитии европейского военного права значительное место занял кодекс рыцарских понятий о чести.

Однако именно современная война, похоже, утратила всякое соприкосновение с игрой. Высокоцивилизованные государства без зазрения совести исповедуют pacta non sunt servanda (договоры не выполняются). В политике наших дней, которая базируется на крайней подготовленности и — если понадобится — крайней готовности к войне, вряд ли можно теперь узнать даже намек на древние игровые отношения. Все, что связывало битву с празднеством и культом, исчезло из современной войны, а с этим отчуждением игры война утратила и свое место как элемент культуры.

Не может прийти в голову мысль об игре, если встать на позицию тех, кто подвергся нападению, кто борется за свои права и свободу. Почему в этом случае исключается сравнение борьбы с игрой? Потому, что борьба имеет здесь нравственную ценность, и потому, что в нравственном содержании есть момент, где квалификация игры теряет свое значение. В критериях этики вечное сомнение — «игра или всерьез» — находит во всяком отдельном случае свое разрешение. Кто не признает объективной ценности права и нравственных норм, тот никогда не найдет выхода из этого сомнения Игра как таковая лежит вне сферы нравственных норм. Сама по себе она ни добра, ни дурна. Однако человек должен решить, предписано ли ему действие, на которое его толкает воля.