Журнал «Если», 1997 № 07

Однажды Генрих рассказал Анне, что Изабелла Испанская послала морскую экспедицию с целью обогнуть земной шар. От моряков требовалось найти кратчайший путь в Индию. Это им не удалось, но они и не выпали за край света, как им предрекали многие. Тогда Анна не выказала большого интереса к рассказу — ведь Изабелла была матерью Екатерины Арагонской. Однако вот он, край света, прямо перед ней.

Калитка упиралась в стену из ничего, невидимую, без запаха и вкуса — Анна пробовала даже лизнуть ее. А на ощупь стена была вполне осязаемой и слегка пощипывала. «Силовое поле», по словам Калхейна, вне привычного времени и пространства. Калитка, одна из трех в замке, вела в какое-то место на Земле по имени Верхняя Слиба, в страну, которая прежде называлась Египет.

Анна подняла Алексиса на руки. За какой-то месяц он заметно прибавил в весе — с тех пор, как она взяла за правило ежедневно навещать его, он стал лучше есть, больше играть и почти прекратил плакать, разве что по ночам.

— Смотри, Алексис, здесь калитка. Дотронься.

Мальчик послушался, но, ощутив пощипыванье, отдернул руку. Анна рассмеялась, и спустя мгновение Алексис развеселился тоже.

А вокруг завыли тревожные сирены.

— Но зачем, ваша светлость? — взмолился Калхейн. — Зачем? И ведь не в первый раз!..

— Мне захотелось проверить: а вдруг калитка не заперта? Нам обоим захотелось…

Насчет обоих — это была сознательная ложь. Однако Калхейн мог и не догадаться, что ложь. Или догадаться, но не сразу.

— Я же объяснял вам, ваша светлость, что это не калитка в обычном понимании, которую можно запереть или отпереть. Калитка активируется изменением статического равновесия.

— Так измените его. Мы с царевичем хотим выйти наружу…

Калхейн потемнел лицом: с каждым разом встречи с ней становились все мучительнее. И каждый раз он летел к ней сломя голову. Он старался как мог избегать ее, посылал вместо себя подчиненных, но в обстоятельствах чрезвычайных деться было некуда: ведь именно его лорд Брилл назначил главным ее тюремщиком. Уж это Анна выяснила доподлинно, хотя и постепенно.

— Я говорил вам, ваша светлость, что вы не можете пересечь силовое поле, точно так же, как я не мог бы поселиться в вашем Гринвичском дворце. В потоке времени за этой калиткой — в моем временном потоке — вас попросту не существует. В ту же секунду, как вы проникнете за силовое поле, вы исчезнете без следа. Вы обратитесь в прах…

Опять та же угроза — что там, то и здесь. Алексису она сказала по-русски печальным тоном:

— Он никогда нас не выпустит. Никогда, никогда!

Мальчик заплакал. Она прижала его к себе, укоризненно глядя на Калхейна, которому становилось все труднее сдерживать невольный гнев. Точно уловив момент, когда гнев мог бы выплеснуться наружу, она произнесла с притворной, хорошо подделанной тоской:

— Но ведь здесь, в чужом для нас времени, нам почти нечего делать. Как вы не понимаете этого, мастер Калхейн? Разве не то же самое случилось бы с вами, окажись вы в Англии — у меня при дворе?

На его лице отразилась война эмоций. Свободной рукой Анна легко коснулась его предплечья. Он взглянул на ее длинные изящные пальцы, на нежный шелк, соприкоснувшийся со скучной, тусклой формой, и едва не задохнулся:

— Для вас я сделаю все, что в моих силах. Все, что не запрещено правилами, ваша светлость…

Нет, ей не удалось пока добиться, чтобы он, не сдержавшись, назвал ее Анной, как в тот день, когда она швырнула ему вслед канделябр. Она отвела руку, прижала плачущего мальчугана еще плотнее и зашептала ему что-то так тихо, что Калхейн ничего не услышал. Да и не понял бы, если бы услышал. Склонившись к ней, он спросил:

— Что вы сказали ему, ваша светлость?

— Не зайдете ли вы ко мне снова вечерком? Сыграем дуэтом — я на лютне, вы на гитаре, а Алексис послушает…

Калхейн отшатнулся. По глазам было видно, что он в панике.

— Ну пожалуйста, мастер Калхейн…

Он покорно кивнул.

Лемберт следила за монитором. На экране — госпитальная палата, зарешеченные окна, низкие белые кушетки. Однако Елена Троянская, как обычно, сидит на полу в полной неподвижности. Это ее единственное повседневное времяпрепровождение, если не считать тех ужасных, хотя и недолгих, минут, когда она вдруг впадает в буйство и, пронзительно вскрикивая, рвет свои немыслимо роскошные волосы. В ее криках нельзя разобрать ни единого членораздельного звука — и так с самой первой минуты, когда ей сообщили, куда она попала и почему. Может статься, ее хрупкий мозг, и без того перенапряженный на почве романа с Парисом, теперь сломался столь бесповоротно, что она вообще уже никого не слышит. Да уж, сказала себе Лемберт, Елена — отнюдь не ровня Анне Болейн.

А Анна сидела рядом с умалишенной, накрыв своими шелковыми юбками ее белую тунику, да еще и склонившись к ней всем телом так, что их волосы спутались — стремительный темный водопад с непокорными черными кудрями Елены. Не отдавая себе в том отчета, Лемберт провела рукой по собственной бритой голове.