Журнал «Если», 2003 № 07

Но Оруэлл собирался писать ее не для специалистов, не для интеллектуальной элиты, а для масс! Как-то перед самой войной он проговорился, что умер бы от счастья, если бы судьба даровала ему создать что-нибудь вроде «Хижины дяди Тома». «Критерий литературы, — делал он свой еретический в глазах коллег-интеллектуалов вывод, — выживаемость во времени, а последняя — лишь показатель мнения большинства». Никто не рискнет назвать его «1984» массовой литературой, не обвинит в потакании низменным вкусам публики, однако это одна из самых читаемых книг столетия.

А все потому, писал один из биографов, что, «в отличие от дипломированных специалистов и академических снобов, он умел видеть очевидное; в отличие от лукавых политиканов и тенденциозных интеллектуалов, он не боялся говорить то, что видел; и в отличие от большинства политологов и социологов, он мог высказать это на ясном английском языке».

Как это ни парадоксально, «1984» написан писателем-реалистом. Талантливым журналистом, хорошо знавшим быт лондонцев военных лет. Скудный рацион, малые «переселения народов» из городов в сельские районы и обратно, отсутствие бытовых удобств, к которым привыкли в мирной жизни, запущенные дома, плакаты на стенах «Гитлер слышит тебя»… Чуть-чуть отретушировать — и перед нами мир 1984-го. Кстати, постановщик последней киноверсии, английский режиссер Майкл Редфорд мало того что снял картину точно в «тот же» год, но и местом съемок выбрал аккуратно указанные в романе районы Лондона.

Мало кто из литераторов XX века смог так пронзительно выразить живительный, изначальный импульс человека к свободе.

Среди множества открытий Джорджа Оруэлла самое, вероятно, ценное — это особая философия тоталитарного строя: двоемыслие. А также ее лингвистическое оформление — новояз. Без них царство диктатуры неминуемо рухнуло бы; подкрепленное ими, оно завораживает жутью несокрушимости.

Науку двоемыслия будущий писатель познал уже в школе. В специфической английской приготовительной школе, где и по сей день розга представляет последний аргумент учителя.

Двоемыслие — это, конечно, самая страшная из его находок.

Оно срабатывает лучше лагерей и застенков, ибо в них несогласные быстро или медленно уничтожаются, а «двоемыслящие» искренне верят в Большого Брата, в любую реальность, какая на данный момент удовлетворяет идеологов.

Одна из наиболее памятных сцен романа — допрос, во время которого садист и властолюбец О’Брайен отечески обучает жертву тонкостям двоемыслия: от той требуется не подтвердить под пыткой, а понять, прочувствовать всей душою, что дважды два — столько, сколько нужно.

Однако именно порочный круг двоемыслия позволил герою прийти к главному выводу этой книги. Что такое свобода в мире-застенке, где сама реальность давно и безнадежно фальсифицирована, а «нетипичный» бунт одиночки подавляется легко и даже с каким-то особым сладострастием? Отвечая предшественникам — Дикарю Хаксли, Д-503 Замятина — автор устами героя четко формулирует: «Свобода — это возможность сказать, что дважды два — четыре. Если дозволено это, все остальное отсюда следует».

Даже в совершенном апофеозе насилия, когда и страдать за правду бессмысленно, потому что объективной реальности, Истории нет (они ежедневно корректируются в министерстве правды), даже если восставать против Партии нелепо (потому что все состоят в Партии), даже тогда остается хотя бы здравый смысл. «Дважды два» свободы.

Когда отказываются от здравого смысла, тогда все, конец…

Еще в Испании мысль о мире, в котором «дважды два будет столько, сколько скажет вождь», показалась Оруэллу «страшнее бомбы и пули». На заре эпохи массовых коммуникаций и всесилья информации будущего автора новояза испугала тирания слова, окончательное и неограниченное всевластие Ее Величества Лжи.

Действие всегда рождает противодействие; эта Ньютонова механика, приложимая к законам общества, оставалась последним островком надежды даже в самых мрачных антиутопиях. И Д-503, и Дикарь индивидуально потерпели поражение — но после их отчаянных попыток взорвать антиутопию, она сама уже не производит впечатлений монолита. Ясен по крайней мере путь ее разрушения.

У Оруэлла — иное. Он первым в литературе построил конструкцию логически совершенную. И оттого столь пугающую. Его иллюзорный мир даже в принципе сокрушить невозможно, поскольку заключена сделка соучастия, когда тиран и его жертва практические союзники. Двоемыслие — не только навязанная сверху идеология, это ведь и малодушие тех, кому действительно легче жить с «двумя правдами» одновременно. Сделка поистине дьявольская, потому что она соблазнительна для жертвы. Ведь и новояз можно трактовать как почти выстраданную религиозную мечту об абсолютном языке, на котором невозможно лгать. Но, как и все подобные проявления трусости ума, эта попытка снять с себя ответственность в итоге оборачивается лишь новой клеткой.