Журнал «Если», 2004 № 9

— Нет, на этот раз дело не в семантике, — сказал он. — Исцелить их всех не в моих силах.

— Но таково мое желание.

Он вздохнул.

— Все равно, что потребовать мира во всем мире. Задача слишком глобальна. Но кого-нибудь одного я исцелить могу.

— Только одного?

Нэки кивнул.

Мона снова поглядела на здание.

— Ну, тогда исцели самого безнадежного.

Мона смотрела, как он шел через газон. Возле входной двери его фигура замерцала, и он словно пролился сквозь стекло двери, а не вошел в нее.

Отсутствовал он очень долго. А когда наконец вернулся, его походка стала много медленней, а в глазах пряталось страдальческое выражение.

— Совсем маленькая девочка, которая вечером умерла бы от рака. Ее зовут…

— Я не хочу знать, как ее зовут, — остановила его Мона. — Мне надо знать только одно: она поправится?

Он кивнул.

«Я бы могла получить все, чего бы ни пожелала», — подумала она.

— Ты сожалеешь, что не использовала дар для себя? — спросил Нэки.

Она покачала головой.

— Нет, я только жалею, что в моем распоряжении было всего одно желание. — Она уставилась на гнома. — Не думаю, что если я опять по собственной воле дам тебе еще пару долларов…

— Нет. Этот…

— … номер не пройдет, — докончила она. — Я и сама это понимаю.

— Она опустилась на колени, чтобы не смотреть на него сверху вниз.

— И что теперь? Куда ты отправишься?

— У меня к вам вопрос.

— Давай.

— Если я попрошу, вы позволите мне остаться у вас?

Мона засмеялась.

— Нет, я серьезно, — сказал он.

— И что? Теперь все будет по-другому или ты примешься снова язвить и огрызаться?

Он покачал головой.

— По-другому не получится.

— Понимаешь, моя квартира мне теперь не по карману, — сказала она. — Скорее всего, подыщу где-нибудь маленькую студию.

— Меня это устроит.

Мона знала, что соглашаться — чистое безумие. Всю последнюю неделю она только и делала, что старалась выбросить его из своей жизни. Но тут она вспомнила его глаза, когда он выходил из больницы… Пусть он и волшебный гном, но все равно ему пришлось жить на улице. Как тут не озлобишься? А вдруг ему требуется то, что требуется всем и каждому — счастливый шанс. И если обойтись с ним по-хорошему, он перестанет угрюмо хмуриться, не будет таким язвительным?

Но каково придется ей?

— Поверить не могу, что добровольно говорю это, — сказала Мона, — но ладно, можешь вернуться ко мне.

И тут она поняла, что еще ни разу не видела его улыбки. Его лицо просто преобразилось.

— Вы сняли заклятие, — сказал он.

— Что-что?

— Вы представления не имеете, как долго мне пришлось ждать, пока не нашелся кто-то, готовый и пожертвовать собой, и принять меня таким, каким я выглядел.

— Ну, не знаю насчет самопожертвования…

Он потянулся к ней и поцеловал ее.

— Благодарю вас, — сказал гном.

И тут он закружился по газону, как дервиш, как волчок. Его приземистость исчезла, он стал высоким и худощавым, гибким, как ветка ивы, танцующая под ветром. На дальнем краю газона он помахал ей. Долгое мгновение она была способна только смотреть, вытаращив глаза и открыв рот. Когда же она наконец подняла руку, чтобы помахать ему в ответ, он исчез, будто вырвавшаяся из костра искра, ярко засиявшая, прежде чем слиться с темнотой.

И она знала, что на этот раз он исчез навсегда.

«Моя жизнь, как птица». Заключительный монолог Моны из одиннадцатой главы.

Странно то, что мне его не хватает. Нет, конечно, не его ехидства или серьезных пробелов в области личной гигиены. Не хватает мне доброты, которая иногда просвечивала — того в нем, что уцелело от заклятия.

По мнению Джилли, потому-то он и был таким злобным и грубым. Чтобы его труднее было расколдовать. Она говорит, что я вляпалась в волшебную сказку, а это круто — немногие могут сказать о себе то же.

Только будь это на самом деле волшебная сказка, у нее было бы окончание вроде «и зажили они счастливо-пресчастливо» или по меньшей мере я получила бы хоть какой-нибудь волшебный дар. Ну, скажем, талисман невидимости, а то и способность превращаться в птицу или кошку.

Но ведь на самом-то деле мне ничего такого не нужно.