Журнал «Если», 2005 № 07

(фрагмент биографической повести)

Первая пуля ударила Коулза в бедро. Тяжелая, разрывная. Сила удара подбросила человека, словно игрушку, перевернула в воздухе. Вторая пуля раздробила нагрудный блок приборов, пробила плечо и со вспышкой разорвалась в стволе дерева. Коулз молча повалился на сухие листья.

Сегье не стал подходить ближе. Удостоверившись, что напарник надежно выведен из строя, он сунул пистолет в кобуру и вытащил из кармана мини-компьютер.

— Не сердись, — Кьон виновато улыбнулся. — Я не люблю спорить.

Коулз судорожно дышал. Превозмогая страшную боль, он заставил непослушное тело перевернуться на спину. Дрожащая левая рука нащупала на поясе пульт управления скафандром, не глядя ударила по кнопкам. Умная электроника мгновенно перетянула развороченное бедро, остановив фонтан крови.

Закрыв глаза, Коулз напряг волю, борясь с беспамятством. Сегье на него не смотрел; он подключал мини-комп к диагностическому разъему своего скафандра.

— Тебя сожрал тигр, — сообщил он печально. — Какая потеря.

Коулз открыл глаза.

— Подонок… — выдохнул он.

Сегье рассмеялся.

— Я предупреждал: не становись на дороге. Помнишь? Позавчера.

— Глупец… — Коулз приподнял голову. — Скафандры все регистрируют. Тебя посадят на электриче…

— Трон! — оборвал Сегье. Отсоединив мини-комп от скафандра, он гордо хлопнул себя по груди. — Не старайся быть глупее, чем ты есть, солдат. Я позаботился о черном ящике еще дома, прежде чем отправиться сюда.

Коулз сглотнул. От потери крови мутилось в голове, боль красила мир в пурпур. Ненавистный голос Сегье доносился будто из-под воды.

— Ты безумен, — прохрипел раненый. — Что ты… намерен делать?!

— Я? — Сегье холодно улыбнулся. — Я намерен исправить ошибку природы. Такую, как ты… И весь твой род! — рявкнул он внезапно, стиснув кулаки. Уродливое лицо Кьона исказилось от ненависти.

Коулз приподнял голову. Нелепый, смешной человечек, будто наряженный в скафандр циркуль, внезапно показался раненому неведомым существом — умным, враждебным и беспощадным. Такого Сегье еще никто не видел. Клеймо чудаковатого гения прилипло к нему слишком прочно.

— Ты… не человек?! — выдохнул Коулз.

Сегье скрестил на груди руки.

— Отчего же. Телом я мартышка, как и ты, — он криво усмехнулся. — Только уродливей.

Кьон энергично, с силой ткнул себя пальцем в висок:

— Но нас творит не только плоть! — он рассмеялся знакомым лающим смехом. — Что ты обо мне знаешь, солдат? Что ты вообще знаешь? Тебе известно, каково это — жить, когда ты не похож на других?

— Тебя же боготворят… — прохрипел Коулз.

Сегье скрипнул зубами.

— Не меня, солдат. Я горбун на ярмарке идей. От меня требуется лишь думать, думать, думать! Создавать новые бомбы для таких, как вы, новые игрушки для взрослых детей. Я ненавижу детей… Знаешь, почему их любят? — Сегье хихикнул. — Это обезьяний инстинкт. Потомство нужно для продолжения рода. А на самом деле, дети — это недоразвитые имбецилы, примитивные умы, в них обезьяна торжествует! Кто, кроме обезьян, может придумать войну?!

Сегье дрожал от возбуждения. Пока он говорил, Коулз сумел сесть, прислонившись к дереву, и сейчас тяжело дышал, борясь с головокружением. Кровь, остановленная пенящейся прокладкой скафандра, уже не струилась, но раны были тяжелы. Левая нога фактически висела на нескольких уцелевших мышцах.

— Что… скажешь… дома? — с трудом спросил Коулз.

Сегье фыркнул.

— Правду, солдат. Я покажу наши данные, прокручу фильмы.

— Безумец!

— Может быть, — Кьон пожал костлявыми плечами.

— Этого нельзя делать, — выдавил Коулз. — Умоляю… Подумай о людях!

— О них я и думаю, — холодно ответил Сегье. — Уверяю, солдат, еще со школы я думаю только о них. Когда в меня бросали камнями, били в туалете, изрисовывали учебники непристойностями, а девушка, которую я любил, решила надо мной посмеяться и выставила голышом на вечеринке, когда в автобусах мне плевали на туфли, а в очередях оттесняли назад, когда за спиной вечно раздается хохот — о людях трудно не думать!

— Нельзя… Нельзя убивать всех!!!

— Убивать? — Сегье усмехнулся. — Я даже тебя не убил, солдат. Я никого не убью. Видишь ли… — он поднял палец, будто на лекции, — испокон веков главным занятием людей было истребление себе подобных. Вы достигли в этом совершенства; вы научились убивать раньше, чем создавать! Даже дикари, первобытные полуобезьяны, живущие там, — он махнул в сторону недалекой пещеры, — чем они занимают свой едва появившийся разум? Каменными топорами, рубилами, копьями. Ножами, наконечниками стрел, капканами… И вы зовете себя разумными существами? — спросил он с презрением. — Помнишь, мы изучали племя две недели назад? — спросил он внезапно. — Ты еще удивлялся, какие странные у них дубинки, с шипами на рукояти.

— Для охоты… — выдавил Коулз. — Добивать… зверей.

Сегье покачал головой.

— Не лги. Я видел, зачем эти дубины. Их суют в рот раненым после драк между племенами и вырывают им языки. Тот, кто без языка, уже не человек, верно? Он зверь, и его можно сожрать. Как видишь, определенная… этика… — Кьон словно выплюнул слово.