Журнал `Юность` 1973-1

Он пошарил в воде и выпростал из-под огромного тела Еремина ломик. С рыком, злостью и отвагой набросился Баглей на вставшую перед ним стену, стремясь во что бы то ни стало выбраться, выбраться как можно скорее. Так вот оно как вышло: две ниточки соединяли их с остальным миром, две ниточки: кабель-сигнал и шланг-воздушка. И каждому осталось по одной. По ниточке на каждого. Егото ниточка ведет к жизни, а вот Еремина…

Время от времени он нагибался, проверял Еремина— живой ли, не завалило ли — и принимался снова копать.

Связи с ним всё не было. Скоро ли придет помощь, он не знал. Пока там, наверху, поймут, что это не временный перебой связи, пока очухаются, пока оденут и спустят людей, пока откопают, — в том, что откопают, Баглей не сомневался, — Ерёмин будет уже мертв…

Здоровяк Еремин будет мертв… Сероглазый, с веселой и спокойной улыбкой, будет мертв… Нет, не будет мёртв! Нет, не будет мёртв! Не будет, не будет, не будет мёртв!

Значит, всё-таки горе-спецы когда-то напортачили, проводя здесь дноуглубительные работы. Вот он когда сказался подмыв-то, вот когда!..

«А ведь Ерёмин—ровесник с моим, — вне всякой связи внезапно подумал Баглей. — Лёшке тоже двадцать пять было…» И в каком-то исступлении он снова бросился на штурм. Он шел в атаку на эти мертвые, равнодушные камни, которых нельзя было убедить сдаться или отступить, а можно было только победить!.. Нужно было только победить!..

Но он уже изрядно вымотался за день и скоро понял: сейчас ему не справиться с врагом, не сло-мить стену этой одиночки на двоих. Баглей разжал руку, и ломик безвольно лег к его ногам.

Баглей нагнулся к сменщику. Ерёмин лежал недвижно, он стравил из рубахи почти весь воздух, она обмякла и сейчас в темноте на ощупь, показалась Баглею скользкой кожей какого-то доисторического животного, из тех, что Лёшка как-то показывал ему в книжке.

Он взял руку Еремина, но теперь рука не ответила на пожатие. Он сжал её ещё раз, поэнергичнее.

Рука вяло шевельнулась. Жизнь ещё теплилась в богатырском теле, сознание жило. Славу богу, что мелководье, мог бы и обжим приключиться. Так бы и сплюснуло…

«А ведь у него лялька!» — обожгло Баглея. На днях Еремин с неизменной своей улыбкой показывал всем фотографию: лукавая, востроглазая мордашка с оттопыренными ушами. И сразу Баглей вспомнил невестку: как сидела на чемодане, уезжая от них навсегда. И себя, нерешительно бормочущего в усы: «Мабуть, ещё скольки поживешь? А то и навовсе останешься, а?..» И уколола обида на Ерёмина: успел-таки, а вот его Лешка и девчонку не народил, не то что пацана…

И, как всегда, когда ему было трудно в последний долгий-долгий год, обратился он к сыну:

«Что же делать, Леша? Что? Подскажи, сына!.. Ты ведь знал в свой час… Знал ведь! Что же ты молчишь, сына?!»

И, поняв, что уже готов к этому, Баглей отпустил теплую руку Ерёмина и нашарил ладонью его шлем, холодный и округлый, как тыква, что приносила когда-то старушка мать из погреба в его родной станице. Сбоку этой прочной, медной тыквы начинался отросток воздушного шланга, прикрученного к штуцеру гайкой. Своими цепкими мужицкими пальцами, с силой, удесятерённой всей злостью и отчаянием, Баглей, как клещами, свинтил гайку, не сдергивая раньше времени самого шланга, чтобы не хлынула предательская вода.

— Держись, держись ещё трошки, Алешка! — сказал он сам себе и Еремину, хотя того, кажется, звали Юрой. — Не сдаваться, как тот обломок! Не сдаваться, чуешь!

Он помешкал стравливать воздух, подождав, пока рубаха упруго не запружинила. Выбросить наверх в раздутом скафандре, точно закупоренную пустую бутылку, его не могло — завал не пустит, хоть тут чуть не лопайся от воздуха. Надолго ли хватит ему этого запаса, Баглей старался не думать.

Согнув свой шланг петлей, в которой пульсировала жизнь, он вытащил нож и расхватил петлю надвое быстрым и точным движением. И тут же, сдернув со штуцера Еремина омертвелый нерв его воздухопровода, он с силой надвинул на его место свой.

И теперь, диктуя себе каждый вдох и выдох с точностью метронома, зная, что сделал всё и сделал правильно, готовый к своему смертному часу, не робея перед ним и не жалея ни о чём, Баглей повернулся на спину и тихо застыл рядом с Ерёминым.

…Когда их откопали и подняли, то не сразу разобрались, отчего так переплелись шланги молодого и старика. Предположили: воздуховод Баглея перебило огромным камнем. Но чуть Еремин пришёл в себя и первым делом стал спрашивать, что с ним и удачно ли добрался дед до катера, все стало окончательно ясно, и перехватило дыхание, словно чья-то невидимая рука сдавила сердца команды «РК-40».

Погода опять переменилась. Солнце то показывалось, то уходило в тучи, но было уже ясно: ветер не взял своего. Волны потеряли направление и беспорядочно сталкивались, точно растерянное стадо без вожака.

Спардек качало меньше всего, и Баглея положили там. Угасающий пульс своими короткими, охристыми от табачища пальцами Глотов уловить так и не смог. Он вытащил серебряный портсигар с именной надписью на крышке, поднес к губам старого водолаза, и портсигар как будто бы затуманился…