Журнал `Юность` 1973-1

Мне не раз доводилось встречаться с коллегами по перу, чьи книги стали классикой детской литературы, но которые тем не менее обижались, когда их называли детскими писателями. Эти слова — «детский писатель» — стали произносить с должным уважением лишь после Октябрьской революции, ибо до 1917 года специально для детей писали лишь третьесортные литераторы. Кстати, ещё тогда это положение резко критиковал Корней Иванович Чуковский. В первые же годы Советской власти Горький, Маяковский и Маршак создали принципиально новое явление — большую литературу для маленьких.

Многие века детская литература создавалась путем естественного отбора: дети отбирали из мировой литературы то, что было для них интересно, — Свифта, Дефо, Дюма… Я придерживаюсь одного правила, которое считаю непреложным: если ты что-то хорошо написал для детей, это будет интересно взрослым. Детский писатель может писать обо всем, важно—как писать. Я считаю себя детским писателем в том смысле, который придавал этим словам Белинский, который говорил, что писателем можно стать, а детским писателем нужно родиться…

Мною владеет постоянная тревога: сумею ли сохранить тот духовный контакт с молодым поколением, ради которого живу на свете? Я всё время проверяю состояние этих душевных связей — внутреннего, духовного родства между мною и моими читателями, между мною и моими студентами Литературного института. С каждым годом мне всё трудней и трудней, ибо я старею, а мои читатели всегда молоды… Я бы хотел как можно дольше сохранить этот контакт: если я его утрачу, то потеряю смысл жизни.

Именно потому, что с каждым годом разница в возрасте между мною и моими читателями увеличивается, все более важное значение для меня приобретает проблема отцов и детей. Конечно, в нашей стране эта проблема носит совсем иной характер, нежели в странах Запада, где молодому поколению с самых своих первых шагов приходится бороться за существование. Я вспоминаю свою поездку в США и беседы с молодыми американцами. Один семнадцатилетний парень на мой вопрос, кем он хочет стать, ответил: «Если эти старики дадут нам выжить, я попробую стать инженером».

Таких непримиримых, антагонистических противоречий в нашей стране нет. Но всегда будут какие-то диалектические противоречия, ибо без этого невозможен прогресс… Конечно, между мной и представителями молодого поколения возникают некоторые различия в оценке явлений. В этих случаях, по-моему, необходимо признавать права молодежи на новое, оберегать право молодости, понимать многое по-иному. При этом, конечно, надо оберегать молодость от ошибок, которые были свойственны и нам, и не только учить молодежь, но и многому учиться у неё. Скажем, свежести восприятия, взыскательности по отношению к правде. Я считаю, что основная моя задача — воспитывать молодежь правдой…

Меня часто спрашивают о том, как я пишу. Стараюсь рассказывать об этом как можно меньше, ибо не уверен, что моя система принесет кому-нибудь пользу.

Когда возникает какой-то замысел, я делаю для себя пометки на отдельных страничках, на клочках бумаги, которые засовываю в карманы и потом часто теряю. В начале каждой записи ставлю какой-нибудь условный знак. Когда я задумываю новую книгу, я всегда рисую условный герб, символ этой книги. Потом смотрю в своих записных книжках всё написанное под знаком этого нового Зодиака. Затем придумываю название. Этот процесс для меня особенно мучителен. Есть книги, которым я придумал около полутораста названий. Например, роман «Чаша гладиатора». Это было 146-е название. «Улица младшего сына» — 48-е. Без названия начинать работать я не могу — оно для меня не только вывеска, но и определяющий стилевой фактор: в духе этого названия я и пишу. Потом я делаю первые наброски, схематически набрасываю сюжет, расклеиваю мои бумажки на огромных листах по всей схеме, затем приглашаю стенографистку и надиктовываю всё, что у меня есть, в таком нелепом и страшном виде.

После этого принимаюсь переписывать все это от руки. Приглашаю машинистку, диктую ещё раз и коренным образом правлю напечатанное. Иногда что-то получается, но большей частью приходится переделывать в четвертый раз, в пятый, шестой…

Говорят, писать нужно только тогда, когда приходит вдохновение. Я не разделяю этого мнения.

Вдохновение — это, на мой взгляд, состояние, в которое необходимо научиться вводить себя искусственно, путём постоянного тренажа, постоянной мобилизованности. Я знаю, что утром надо встать и писать, и никакие настроения или боли под ложечкой не должны этому помешать. Бывают дни, когда пишется легко, а иногда — трудно, но я заставляю себя браться за перо. Огромная тренировка, которую дала мне работа в газете, помогает писать в любом состоянии, в любой обстановке — лежа, сидя, на ходу… Иначе, если будешь ждать, когда придет вдохновение, можно потратить на это ожидание всю жизнь. Вдохновение приходит, если ты призываешь его всеми силами разума и души.