Вокруг кипел, бурлил человеческий водоворот. И среди этого водоворота пыряла, исчезала и снова появлялась невысокая фигурка, которую он, Желюк, узнал бы из тысяч.
…«Семанчук!» — почему-то прошептал он, будто ахнул, встретившись с тем самым колхозным механиком, которому все было по плечу.
Посидели, выкурили по цигарке… Прикинули, с чего начинать, когда вернутся. Знали, что враг в Тимановке… О смерти, о войне не говорили. Думали о жизни…
— Сдюжим, — говорил Иван — Была б голова да руки… Помощь придет, не одна Тимановка пострадала… Весь народ поможет.
А Желюк добавил:
— И мы не стары, и сыны выросли… Сдюжим…
…Вот с той поры, как вернулся председатель домой, а по пути пил, как поклялся тогда в степи, из всех тимановских ключей, и стал звать парод те ключи Желюковыми криницами. И с легкой руки Желюка все, кто возвращался с Великой Отечественной войны, припадали к родным ключам.
От Вапнярки до Тимановки — рукой подать. Если учесть, что дорога превосходная и «Волга» летит по ней, будто на крыльях.
За разговором и не заметили, как въехали в Тимановку… И на крыльце маленького кирпичного домика встретил нас большой, могучий даже в свои нынешние годы человек.
Желюк… Филипп Алексеевич… Герой Социалистического Труда, свыше сорока лет председатель колхоза имени Суворова…
Но почему Суворова? Почему имя русского полководца носит один из лучших винницких колхозов?
…За прудами, разрезавшими Тимановку на неравные части, начинаются огороды и усадьбы колхозников. Весной и осенью, когда перекапывают огороды, находят местные ребятишки в земле ядра и ружья, монеты и подковы суворовских времен. Потому что именно на этом самом месте и был плац, где учил Суворов своих чудо-богатырей. Здесь, в Тимановке, он писал свою знаменитую книгу «Наука побеждать», а дом, где жил полководец, теперь превращён в музей.
Но коли уж речь зашла о музеях, то их в Тимановке три.
Суворовский… единственный такой народный музей в стране…
Художественный…
И музей истории села и колхоза…
И едут в те музеи со всей страны… Ибо при всей разности в судьбах, при всем разнообразии и отличии есть в судьбах и людей и сел наших то, что роднит их и делает схожими.
Это Октябрь, вошедший в судьбу всех и каждого, изменивший то, что казалось незыблемым, расчистивший путь талантам и стремлениям, наклонностям и увлечениям.
Это Октябрь, давший человеку больше, чем сила и богатство. Подаривший ему гордость за себя, за землю свою, за свою историю.
В лесу зябнут деревья… Первый снег ещё не греет… Деревянная скамеечка и гранитный обелиск — стылые, а в середину криницы, прямо в центр ее, вмерзло крохотное блюдце льда. Длинным деревянным черпаком достаю воду. Прикусываю льдинку.
Пью… не чувствуя холода… И думаю: какая ж она летом, эта чудо-вода?
И вспоминаю Желюка:
«…Пей, пей… От воды той хвори не будет. У нас вообще в Тимановке вода замечательная… Мне недавно сложную операцию делали, так пить после этого нельзя, губы лишь смачивают… Специально привозили водичку из наших тимановских криниц. Смочут той водой губы, вроде к родному роднику припал — и будто сил прибавилось… А в той кринице, к которой едешь, вода особенная…»
Поднимаю глаза на обелиск: «Суворовские колодцы выкопаны российскими солдатами в 1796 году.
Восстановили благодарные правнуки в 1949 году».
— Почему восстановили? — спрашиваю Александра Климентьевича.
— Потому что война ни людей, ни криниц не щадит…
Тимановка раскинулась привольно, то стелется ровно, то вдруг взметнется на горки—и глазом не окинешь. Мы идем по селу тихо, степенно, а навстречу нам, откуда-то из недр села, поднимается теплая волна хлебного духа. Да такого аппетитного, что слюна набегает сама собой. И можно ничего не объяснять — и так ясно, что где-то совсем рядом хлебозавод.
— Когда колхоз начал строить хлебозавод, — говорит председатель, — многие были против. И хлеб, мол, поспать не будут — привыкли свой печь. И если даже и будут брать, то все равно хлеба останется тьма-тьмущая. Куда его девать?
— Ну, куда? — повернулся ко мне Желюк. И сам ответил: — Тимановка не в пустыне стоит. Сел вокруг неё — уйма. Значит, есть кому хлеб покупать. Да… — остановился председатель. — Но имело ли смысл строить завод для других? И нужно ли было открывать кирпичный завод? Ведь мы не в состоянии использопать сами весь кирпич. Я уж не говорю о том, что мы его продаём колхозникам: Тимановка сегодня на 90 % перестроилась, мы с охотой отпускаем его и другим хозяйствам. Опять другим?.. А зачем? Не лучше ли думать только о своем хозяйстве, о своем колхозе? Вот давай и разберемся с тобой в этом…
По дороге в Тимановку из Вапнярки ехала? — обращается он ко мне.
— Ехала…
— Как она тебе, дорога-то?
— Отличная…
— Небось, Вовк уже рассказал, что наша молодежь ту дорогу сама построила?
— Рассказал…