Журнал `Юность`, 1973-3

— И я что насчёт этих деревенских думаю, — продолжал, не слушая его, Матвей Иванович и сильно потер ладонями колени. — Вот, к примеру, остается Фёдор Калашников в колхозе—получи Фёдор этот телевизор как премию от старого крестьянина…

— Я помру, девок завлекать станешь, — медленно сказала старуха.

— Вечно ты пустое, — отмахнулся Матвей Иванович.

— Нет, — сказал Золотов, — нет… теперь телевизором ни девок, ни Калашникова Фёдора не заманить… Нужно всё на совхозы переводить, на твёрдый оклад… и не избы строить, а хорошие дома, каменные, как в городе, чтоб и вода и всё тут было…

— Ишь, ишь, какой быстрый… А средства для этого откуда? Я в этом колхозе, к примеру, председателем был, бабами командовал… Рассуждать хорошо, пока ни за что не отвечаешь, а как отвечаешь, так уж не рассуждаешь, а больше в затылке чешешь — как извернуться…

— Дьявол, дедушка старый, чего людей разговорами кормишь? Солдаты-то голодные, — оборвала его старуха.

— Спасибо, бабушка, — сказал Золотов, — мы сейчас в правление — о стрельбах предупредить…. потом…

— Стрельб сегодня не будет, — сказал Сметанин.

— Как так?

— Ну, Иванов мне по рации сообщил, когда ты спал…

— Чего ж ты молчал?! Это отлично… Ох, разгуляемся мы сегодня!..

3

Тяжёлым утюгом, похожим из-за крупных полукружий по бокам у основания на модель старинного парохода, Сметанин гладил свою гимнастёрку и брюки. Он стоял в трусах на прохладном полу. Начищенные сапоги лоснились, чернея у порога. В избе пахло палёным.

Старуха лежала, выпростав на одеяло руки.

— Занялось у кого? — тихо и тревожно спросила она.

— Я глажу! — крикнул ей Сергей.

— Нынче вон сушь какая….

— Ничего… — успокоил Сергей.

Эти приготовления: чистка кусочком мела пуговиц, продеваемых поочередно в одну специальную кожаную петлю, доведение до матового блеска сапог, глажка; эти запахи казармы в соединении с воображаемой картиной того, как, ловкий и весёлый, он входит в маленький бревенчатый залец клуба, где разномастные стулья и гладко отполированные зрителями широкие скамьи сдвинуты к стенам, а несколько пар — девушка с девушкой — напряжённо ходят под сбивчатый баян, — все это доставляло Сергею радость.

— Ну, видать, старик мой Андрюшу в рамень потянул, — сказала старуха.

— В какую рамень?

— В лес, значит, в еловый по грибы…

— Да нет, они далеко не пойдут… Мы в клуб должны вечером идти….

— А ты сам откуда будешь?

— Московский…

— Из самой столицы?

— Ага…

— А церквей там много? Ходят в них люди?..

— Кто хочет — ходит, — сказал Сметанин.

— У нас двух сынов война прибрала… — продолжала старуха, — нешто могли они вовсе сгинуть?..

Убили-то — ладно… Но вовсе — то нельзя… А старик, как я занедужила, власть взял… икону снял, вот его, — старуха махнула рукой в сторону Дарвина, — заместо повесил… Это, говорит, мать, и есть бог… Да на него ведь не помолишься… Я уж плакала… Ты ему скажи, что и в столице в церковь ходят, а то он ума решился… властвует…

— Скажу… Да вон они идут, — сказал Сергей, замечая входящих во двор Матвея Ивановича и Золотова. — С грибами…

4

После позднего обеда, уже в сумерках, старик, сидя у окна, читал при свете заката газету.

— Глаза попортишь, — сказала старуха, — свет зажги…

— Больше керосинку зажигать не будем… Электричества дождемся…

— Жди-жди, обещанного три года ждут…

Керосиновая «молния» висела на крюке над столом, рядом на белом шнуре мыльным пузырем поблескивала электрическая лампа.

Матвей Иванович подошел к выключателю и щелкнул им несколько раз.

— Брось выключатель дергать, инженер чертов, — сердитым шепотом сказала старуха.

Золотов и Сметанин сидели на завалинке под окнами избы. День шёл на убыль, впереди ещё был целый вечер в клубе…

— Вот женишься, — сказал Золотов, — тебя жена так же будет жучить, как бабка старика…

— Что им ссориться — старые оба…

— Значит, любят друг друга… неравнодушны…

А из окон доносилось:

— Сам не спишь, так людям дай… Небось, от бессонниц твоих да от скотины болезнь приняла…

Чего молчишь?.. Гуленой был, им и остался, а я трудящая…

— Я тебе на фартук куплю…

Было приятно слышать среди вечерней тишины, нарушаемой лишь дальним тарахтением трактора, эти старческие голоса, словно то был не разговор, а пелась грустная незнакомая песня.

Вдруг, как чудо, как подброшенная домовым шаровая молния, среди сумерек и всхлипываний старухи вспыхнула под потолком электрическая лампа.

— Сынки! Свет дали! — закричал Матвей Иванович, высунувшись в окно. — В дом ходите…

От самогона ломило зубы, обжигало горло. Старик принес его из погреба. Закусывали малосольными крепкими огурцами и картошкой с солдатской тушенкой. Золотов и Сметанин пили, щуря глаза от яркого света. В лампе было ватт сто.

— По миру с такой лампой пойти можно… разориться, — сказал Золотов.

— Раз живем! — сказал Матвей Иванович. — А мне жить-то вот столечко осталось. — Он показал мизинец и, схватив его другой рукой у ногтя, поднес к лицу Золотова. — И я желаю в яркости доживать!

Свету желаю!.. Эх-ма! — закричал он и встал, с грохотом двинув стулом. Отставив далеко левую руку, правую положив на затылок, он прошелся по избе, приплясывая.