Когда Лев ТолстойС чувством собственного достоинстваПовернулся к Богу спинойБог не мог оставаться равнодушнымРаздумывалПойти ли за нимСознавая свойИ его авторитет, решил:Подожду-ка его я в АстаповоСергей Александрович Есенин
Сначала КонстантиновоБыло ему МосквойПосле МосквыНе мог оставаться в КонстантиновоПокинулИ Москву, и КонстантиновоУходяОстался вечным юношейЗа три десятилетия прожилТриста исключительно молодых летНикогда так и не понялЧто его притягивает вечностьПеревод Елены Буевич (Черкассы, Украина)
Владимир Ягличич
В музее Коки Янковича[1]
Из окна музея мне открылось поле,муравьев-рабочих много полуголых,на лесах, на стройке, свет играет вволю.В октябре медовом звонко кружат пчелы.Как тепло! Рубаху распахнул рабочий,от тепла и света поле зеленеет.Светлой пеленою мне накрыло очи,потерял я голос, все во мне немеет.Как меня накрыло поволокой странной?Может, неизвестность отняла дар речи,свет теперь повсюду, день молчит румяный,будто обнаженной дамы вижу плечи.Человек естествен, правильна природа.Здесь я – в этом мире? Он подобен раю.Даже решетом я набираю воду,а душистый воздух шляпой собираю.Весь внутри прострелен яркими лучами,будто каракатиц пальцы – я текуч,тьме назло всемирной, вопреки печали, —я и сам – луч.Перевод Аллы Козыревой (Москва)
Капуста
Неспешно выросший качан широколистый,готовый к сечке туготелый шар хрустящий,засола ждет, когда на бочку крест плечистыйположат сверху и пудовый камень – к вящейи пущей верности. Квашенье – род искусства(что лишь немногим знатокам сулит удачу).Пока что снята с гряд и сложена капустаи бочек ждет своих, покрепче, побогаче.И вот, посечена хозяйскими руками,в день остывания осеннего светила,умножась в сущности своей под тесаками,она несет в себе достоинство и силу,готовность к жертве без малейшей тени грусти —под бодрый стук, под золотистый отблеск кадки.Какая мудрость в этих головах капусты,все отдающих – ныне, здесь и без остатка!Все обретающих в осеннем онеменье,все то, что отдано без страха и сомненья.Дары
Миловану Беконьи, скульптору