Журнал «Юность» №09/2024

– Поперся, – ухмыльнулся Андрей. – Лет в пятнадцать в очередной раз увидел эту движуху, – Андрей кивнул на моргающий вдалеке семафор, – и все поменялось. Посмотрел на процесс сверху. Всегда полезно. Понял, что есть что-то гораздо масштабней и интересней. Чем тепловоз. Это как строительный кран и архитектура, например. – Андрей прикурил. – Знаешь, я всегда в детстве мечтал о железной дороге. Игрушечной. Такой большой, с локомотивами, цистернами, вагонами, стрелкой, семафором. Со станцией с названием под крышей. Так и не дождался. Не найти было. Да и с деньгами у родителей… А потом как-то всмотрелся с моста этого и понял, что можно все по-взрослому устроить. По-настоящему. Спроектировать, построить, управлять. Интересно. Потом подумал – транспорт не главное. Город главнее. Муравейник, как ты говоришь. Решил, что самое интересное – строить города. В городах вся энергия. Они железку эту двигают, жизнью ее наполняют. – Андрей улыбнулся, посмотрел на меня, подмигнул. – Строить новые города. Это же мечта. Но поучился и понял, что города новые строят редко. Очень. И не факт, что на мой век представится случай. Хотя. Как думаешь, Кирюха? Андрей что-то еще говорил, но проносившийся внизу товарняк, со скрежетом тормозя, глушил все его слова.

– Кирюха?

– Да откуда я знаю. Про такие планы. Да и не задумывался вообще.

– А ты задумайся, Кирилл. Задумайся. Полезно. Может, тоже зацепит? Все в жизни поменяешь, – загоготал он.

– Лишние знания… сам знаешь.

– Вот ты зачем завтра в армию?

– Пришел в общагу – там повестка. Чего тут думать? Косить?

– Нет, Кирюха, я про долг родине и все такое понимаю. И от этих обязанностей, которые для меня тоже не пустой звук, бегать не собираюсь. Но в армию пока не стремлюсь, – сказал он подчеркнуто серьезно. – Для меня важнее пока другое. Но ты пиши и…

– Кто тебя спрашивать будет? – снисходительно бросил я. – Пришлют повестку…

– Я тебе сказал, – жестко перебил он меня. – Не собираюсь. Пусть хоть заприсылаются. В армию пойду сам, когда посчитаю нужным, и туда, где я нужнее. А до того – нет. Если потребуется, всем и все объясню. А пока… Пока мне некогда. Учеба и знания, я себе уже и план набросал. Года через два-три уже буду готов. Пригодится. Че я, хуже тебя? – подмигнул он и рассмеялся.

* * *

И через два года, осенью 1987 года, когда уже студентов вузов в армию снова перестали призывать, сам осознанно пришел в военкомат. Долго беседовал с военкомом, определился с местом службы. Сделал то, что, как он был уверен, должен был сделать, четко понимая, куда и зачем он идет. Высокий спортивный, отслужил срочную в армейском спецназе. В Афганистан уже вроде как не призывали, а через полгода вообще начали возвращать войска на родину, и его родители особо не волновались. Сам он про свои армейские мотания по неспокойному советскому Закавказью от Сумгаита до Тбилиси никогда не распространялся.

После срочной он восстановился в университете. Стал одним из лучших на курсе и уехал по обмену в бесконечную азиатскую даль. Уехал из страны, которая за время его заграничного обучения сошла с рельсов и разбилась. Каждый сам стал укладывать свои рельсы, семафорить, переводить и назначать стрелки, забыв о правилах и наличии тормозов.

* * *

Он оставил учебу и нашел себя в новой жизни в чужой стране. Не то чтобы ему там очень нравилось, но у него появилось дело. Дело, приносящее неплохой доход. Ничего особенного, но для наших челночных граждан он стал человеком необходимым. Он обжился, научился сносно объясняться с аборигенами, навел связи, даже снимался в местном кино, непременно играя белых алчных колонизаторов. Стал совсем редко приезжать. Он сильно изменился, отрастил бороду, полысел. Смешно, но мне даже показалось, что у него по-азиатски изменился разрез глаз. Появлялся он, не предупреждая о приезде, уставшим, чем-то постоянно озабоченным, с лихорадочным счастьем в глазах. Появлялся у родителей на час, на два. Никогда не оставался ночевать. Родители мало что понимали в его новой жизни. Неизвестность вызывала тоску и тревогу. Но то, что творилось за окном, – было еще страшнее. Вроде не война, а наши сверстники, выросшие вместе с нами, начали заполнять местное кладбище. Самое ужасное, что это становилось неотъемлемой обыденной частью новой жизни. Слово «бизнес» съело все теплое, человеческое и объясняло и отсутствие сына, и страшные перемены в нашем городке.