Читаем Журнал наблюдений за двадцать лет полностью

Проходя через знакомый недостроенный объект, я заметил, что нового ничего там нет и решил, что этот недострой стоит тут уже давно. Идущая впереди Елена Александровна достала из кармана большую связку ключей и, дойдя до железной двери, открыла её специальным ключом, похожим на тот, которым проводники в поездах открывают туалет. Сверху сильно поливало и мне пришлось закрывать макушку головы ладонью.

– Иди за мной и обязательно закрывай за собой хорошенько все двери. У нас это очень важно. – Сказала она.

Я вошёл во внутренний дворик перешагивая через многочисленные лужи. На тропинке были хаотично разбросаны какие-то кирпичи и доски, служащие мостками. Взору открылось L-образное здание с зарешёченным двориком для прогулок, какими-то самодельными беседками, металлическими столбами и натянутой на них сеткой-«рабицей». Ближе к углу находился вход, и зайдя внутрь, мы проходили через систему каких-то запутанных коридоров с непременными решётчатыми дверьми, которые я с грохотом захлопывал за собой. Все они были снабжены замками, которые открывались специальным ключом с квадратной выемкой. Мы дошли до двери, кабинета с обычной дверью. Внутри кабинет оказался весьма просторным, с очень высокими потолками. В нём имелась ещё одна дверь, как я понял-личный кабинет старшей сестры.

– Заходи, присаживайся, сказала Елена Александровна. – Её тон был заметно мягче и дружелюбнее. – Сейчас я тебе выдам халат и ключ. Сестра- хозяйка уже домой убежала, придётся мне тебе инвентарь выдавать.

Вдоль стены помещения стояли шкафы с медикаментами, в углах были высокие сейфы. Справа у окна стоял рабочий стол и два стула, один из которых был предназначен для посетителей. У входа тарахтел холодильник. Елена Александровна несколько минут копошилась в своих закромах и, наконец, выдала мне искомые артефакты.

– Теперь пойдём со мной, посмотришь отделение. Заодно, познакомлю тебя с сотрудниками и больными.

Мы опять проходили через хитроумные коридоры и помещение, сразу определяемое как- больничная столовая. Поднявшись по двум ступенькам и свернув налево, я увидел большую тяжёлую металлическую дверь, покрашенную белой краской и красной надписью: «Процедурный кабинет». Она-всё так же, открывалась специальным ключом. В «процедурке» находились- кушетка, шкаф и стол, за которым сидел очень высокий и худой молодой мужчина с усиками, который что-то писал.

– Алёша, познакомься с новым сотрудником. Это-Виталий, он будет работать с Михаилом Александровичем, пока Настя не выйдет из отпуска. Давай покажем ему палаты и больных. Сопроводи его.

Алексей встал из-за стола, приветливо улыбнулся и пожал мне руку. Он был выше, чем я думал. Явно – далеко за два метра, я ему смотрел в верхнюю часть груди. Выйдя из помещения, мы свернули налево и через несколько шагов повернули вправо. Там, за другой решётчатой дверью, проходил очень длинный коридор, метров тридцать в длину, по правую сторону которого были тяжёлые двери в палаты с прямоугольными окошками, застекленные прозрачным плексигласом, закрывавшиеся на стандартные тюремные замки. Запах в отделении стоял специфический: нестиранное бельё вкупе с туалетом, плюс ещё и накурено. Посередине коридора с левой стороны стоял стол и по обе стороны от него-старые диванчики, обтянутые дермантином и уже основательно просиженные. К нам быстрым шагом подошёл санитар, круглолицый загорелый парень в улыбке которого виднелся золотой зуб. Одет он был в белый халат, но как-то бросалась в глаза манерность, характерная для уголовников. Он с лязгом открыл первую палату. Мы вошли. Я поздоровался. Кто-то в палате вежливо ответил.

– Это у нас «наблюдательная палата», сюда всех «глумарей» помещают, да вновь поступивших, если не ясно что за тип. За «глумарями» надо вести особое наблюдение. – Объяснял Алексей, оказавшийся медбратом и начальником смены.

– Что значит «глумари»? – Спросил я.

– Ну, это те, кто в остром психозе, ведёт себя неадекватно. – Разъяснял медбрат.

В палате находилось человек восемь, красавцы все, конечно, неописуемые. Некоторые из них спали. Кто-то читал книгу. Бросился в глаза пожилой лысоватый мужчина в пижаме, переминавшийся с ноги на ногу возле своей койки у окна. Ступни у него были чёрными, как уголь, с кривыми длинными ногтями. Такая же чёрная оказалась простынь, куда этими ногами он ложился. В довесок он ещё и улыбнулся такими же чёрными прореженными зубами.

– Алёша, Алёша, дай мне, пожалуйста, горелую спичку. Я тут горелые спички собираю, мне они нужны в зубах ковырять. – Топчущийся мужик залез рукой в карман и вынул из него какой-то мусор, в котором угадывались очертания нескольких спичек. – Алёша, Алёша, – продолжил он, – я опять вхожу в «глубокий глум».

Тут внезапно с одной из коек вскочил другой пациент, до того притворявшийся спящим, и схватив предплечье медбрата стал тереться о него щекой, при этом громко мяукая.

– Галушка, а ну брысь отсюда! – Прикрикнул на него Алексей и слегка оттолкнул псевдокота.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное