Журнал Наш Современник 2007 #7

- Началось в колхозе утро! Чтобы я у родной матери в больнице последний кефир выпивал - за кого ты меня принимаешь?

- Шутишь все, смеешься над матерью?

- Я же любя. Выздоравливай скорей, ни о чем не думай.

- Как же без дум? За отца душа болит. И о тебе тоже все время думаю. Боюсь, как бы не обозлился ты на людей. Со злом за пазухой плохо жить, неловко. Ну, ладно, иди. Спасибо тебе.

Господи, за что спасибо-то! Всю дорогу до дома у меня стояли в голове мамины слова. Меня всегда поражало, что она никогда не отзывается о людях плохо. Как-то мы с ней говорили о войне. О том, кто и как на ней выживал.

- Ясно, кто, - сказал я, начитавшийся тогдашних разоблачительных книг и статей, - предатели и трусы - вот кто.

- А мне, - сказала мама, - все больше хорошие люди запомнились. Слушай, расскажу.

И она рассказала, как страшно и одиноко было им вдвоем с десятилетней сестренкой, когда немцы подходили к Гатчине. Им казалось, что про них все забыли, что они одни-одинешеньки в этом мире.

Но пришел человек с отцовской работы. Бухгалтер, кажется. Даже не друг, а просто сослуживец. У него была с детства искалечена нога, поэтому и не взяли в армию.

Он велел собираться.

Второпях собрала мама какие-то узелки. Куклу засунула, а вот многие

необходимые в эвакуации вещи забыла. Или не сообразила. Что с нее взять - с пятнадцатилетней?

Их увезли в Ленинград последней машиной. Прямо из-под бомбежки.

…Бухгалтер нашел сестренок на эвакопункте.

- Вы швейную машину, - говорит, - девчонки, забыли. Возьмите, пригодится на чужбине.

Оказывается, он гнал за ними на велосипеде. Много километров. Со швейной машиной "Зингер" на багажнике. С исковерканной, без пальцев, ногой. Зачем?

- Наверное, - объяснила мама, - он чувствовал себя виноватым, что отец пошел воевать, а он - нет. И, помогая нам, искупал таким образом вину.

- А что стало со швейной машиной?

- Она спасла нас от голода. Когда совсем стало худо, мы выменяли ее на три пуда хлеба. Еще и денег дали…

Теперь я знаю, почему моя мама готова отдать людям последнее.

Подобные истории есть, пожалуй, в каждой семье. Не поэтому ли мы, русские, выиграли ту войну. Разве можно представить немца на месте бухгалтера из Гатчины?

Нет, не могу представить. И все же. Почему сейчас все так плохо? Неужели что-то сдвинулось в этом мире?

5 февраля.

Вечером, когда газету уже подписали и редакция опустела, в кабинет ко мне пришли оба Романа. Хохочут:

- Хотите хохму?

- Валяйте. Но если вы об этих наших делах, то лучше выйдем на лестничную площадку - здесь наверняка слушают.

- О, у вас уже мания преследования? Пусть слушают, ума набираются. Это Бухавец. Сегодня его снова водили на допрос в наручниках.

- Знаете, что они мне предложили? Не поверите - деньги из спецфонда.

- За что? Глазки у тебя, Бухавец, некрасивые - все опухли. Характер отвратительный…

- Все за то же. Чтобы сдал информатора.

- Сдал?

- Не шутите так. Сначала я для хохмы торговаться стал. Они встрепенулись, на видеокамеру стали снимать.

- Подставляешься, Роман Константинович.

- Не. Камера у них сразу же сломалась. А когда торг дошел до десяти тысяч деревянными, я послал их, сами понимаете куда. Немцов взбеленился, пригрозил, что посадит меня в одну камеру с наркодилером и посмотрит, кто кого первый отпетушит.

- А мне, - перебил его Рома, - Немцов доверительно так сообщил, что в ближайшие дни в одной газет, из недружественных нашей, выйдет про нас фельетон. Он даже заголовок назвал - "Пиарасы". Сам, хвалился, придумал. Во мастер заголовки сочинять! Может, возьмем его в газету?

- А я ведь видел этого самого суперагента, - сказал вдруг задумчиво Бухавец. - Привозили его из тюрьмы на очную ставку.

- Ну и какой он? Что из себя представляет?

- Полная мразь - морда наглая-наглая, руки трясутся. Но такая вот деталь. Сидел он на стуле, прикованный цепью к гире. Здоровая такая -

пуда, наверное, три. "Зачем?" - спросил я следователя. "Чтобы, - ответил он, - в окно не выпрыгнул". Чудеса! Мы в ментовке до такого маразма вряд ли додумались бы.

- Занятно, конечно. Только над чем вы, друзья, гоготали?

- А разве не смешно?

Может, кому и смешно, не знаю. Кажется, бородатый Хэм сказал, что человек - единственное животное, которое умеет смеяться, хотя как раз у него для этого меньше всего поводов.

14 февраля.

Вечером я гулял на свадьбе у Ромы Осетрова. Женился он на нашей же журналистке. Перо у Маринки было, пожалуй, посильней, чем у Ромы, но выдавала она "на-гора" мало. Правда, если сдаст очерк или расследование, то точно уж пальчики оближешь.

Гуляли в полутемном подвале кафе "Снежинка". Наших, из редакции, было мало - четверо или пятеро, считая меня. В основном всё родственники, друзья, подруги с обеих сторон. Я впервые, пожалуй, видел Рому Осетрова в костюме. После вечной "джинсы" и свитеров он смотрелся в черной паре и при бабочке заморским принцем. Маринка, зеленоглазая блондинка, тоже хороша.

- Завидная, блин, пара, - сказал Рома Бухавец.