Журнал Наш Современник 2007 #7

Глупые стихи. Наивный, смешной дуралей! Откуда тогда тебе было знать, что от сердца чаще всего умирают весной.

…Раковая больница, расположенная на окраинной улице имени видного большевика, меня раньше долго пугала одним только своим печальным предназначением. А теперь ничего, привык. Такие уж годы мои подошли, что все чаще приходится навещать здесь друзей, сослуживцев, а теперь вот и отца…

Он лежал на спине с закрытыми глазами, приоткрыв некрасиво рот. Похрапывал. Я дотронулся до его исхудавшей руки, расцвеченной синими узелками сосудов. Он открыл глаза - они были наполнены тоской и обидой.

- А, Серега… Забери меня отсюда.

- Нельзя, батя.

- Чт-оо-о? Повтори. Громче.

Я достал из портфеля слуховой аппарат - миниатюрную импортную коробочку.

- Не-ет, - замотал головой отец. - У меня от него голова раскалывается.

- О, Господи! - простонал я. - Как же с тобой врачам, медсестрам общаться?

- Ничего, - пробасил с соседней койки Петро, могучий еще буровик-нефтяник с Севера, - это к лучшему, что он не слышит. Тут таких страхов наслушаешься, что жить тошно. Каждый день новости - то из одной палаты вперед ногами выносят, то из другой. А ему хорошо - в неведении пребывает.

- Это так, но…

- Да не беспохлёбся ты. Мы его в обиду не дадим. Да и ваши кто-нибудь всегда здесь. Внучка только что ушла. Не волнуйся, присмотрим. Дед-то у вас классный, все шуточки у него, прибауточки, медсестрам частушки поет.

- Это он может, - улыбнулся я.

- Беспокойства от него нет, - продолжал Петро. - Это после операции он все встать рвался, трубку из живота выдергивал.

- Знаю. Сам позавчера всю ночь воевать с ним замучился.

- Да-да, помню. Но сейчас он уже утих, смирился.

- Спасибо, Петро. Может, тебе что надо? Соки там, фрукты?..

- У меня все есть. Если только курево…

Слово "курево" отец в громогласной речи Петра уловил. Что не надо - слышит. Оживился:

- Курнуть бы.

- Дай ему пару раз пыхнуть, - разрешил Петро, - только форточку открой.

Я прикурил сигарету, вложил ее отцу в губы.

- Я сам, - перехватил он пальцами сигарету. Раз, второй затянулся. - Хорошо! - закрыл в блаженстве глаза.

Я отобрал у него сигарету, затушил, поплевав в ладонь.

- Как мать? - спросил отец, не открывая глаз.

- Уже ходит, - прокричал я ему на ухо.

- Ходит - это хорошо, - вынес вердикт отец. - Передавай ей привет. Скажи, что я ее еще больше люблю.

Он открыл глаза. Они были мокрые от слез. Застыдившись, видимо, он хотел их смахнуть рукой, но она слушалась плохо, неловко задела одеяло, оно криво сползло, приоткрыв серо-сизые ножки-палочки, беспомощную, безжизненную плоть, выше - какие-то бинты, пластыри. Пряча глаза, я укрыл его, неожиданно для себя припал губами к его слабеющей руке.

- Ничего, - сказал отец, - мы с тобой еще гирей побалуемся. Сколько помню себя, двухпудовик всегда валялся у нас во дворе, и отец,

раздевшись по пояс, играл гирей - выжимал, толкал, бросал, ловил. Став старым, после рюмки-другой он по-прежнему хватался за гирю. А как-то взялся за нее вскоре после операции аппендицита. Мама психанула, схватила двухпудовик и выбросила через забор. Отец любит теперь рассказывать эту историю гостям: "Вот у нас мать! Взяла гирю и через забор! Богатырша!"

…Принесли ужин. Я хотел отца покормить, но он отмахнулся: "Я сам". Вспотев, осилил две ложки больничной каши, но блинчик домашний съел.

- Ничего, - сказал, рассматривая свои исхудавшие руки, - мать откормит. А ты, Серега, иди. В следующий раз принеси почитать.

- Газеты?

- Нет, надоели. Принеси книгу. Стихи.

- Кого конкретно? Какие?

- Какие-какие? Хорошие. Если стихи плохие - это уже не стихи. Понял? Понял, батя, давно понял. Ты у нас молодец! Поживешь еще, если на

стихи, как вьюношу, потянуло.

Возвращаясь из больницы, квартала за три до дома попросил водителя остановиться:

- Все, до завтра. А я пройдусь пешком, проветрюсь.

Какой там, проветрюсь! Мимо несся поток машин, бросаясь ошметками

3*

весенней грязи. Хорошо жить стали - иномарки наполовину выдавили уже "Жигули", "Волги". "Москвичат", тех совсем уже почти не видно.

Я свернул за угол, спасаясь от сплошного автомобильного гула. Но и здесь успокоения не было: из дверей игрового клуба вырывался на улицу раскалывающий голову грохот тяжелого рока. Неподалеку скандалила прилично одетая пожилая парочка:

- Сколько раз я тебе говорил: не играй! - высоким противным голосом воспитывал мужик женщину.

- Бонуса, сука, не дал! - оправдывалась она, все еще не остывшая от дурной игры.

- Во дает! - восхитился неизвестно откуда взявшийся прыщеватый

парнишка. - Такие ставки делает тёха! На сто пятьдесят! На триста! Тыщ сорок просадила!

"Окончательно подсела, - подумал я с некоторым даже сочувствием, - пропадет баба".

- Сотенки не найдется? - попросил вежливо парнишка. - Я отдам. Честное пацановское слово!

К этому сочувствия уже не было. Я ему посоветовал играть на свои. Или вообще не играть.

- Буржуй недорезанный! - заверещал он как припадочный. - Зарежу гада!

Из игрового клуба высыпала ватага таких же, как он, юнцов. Начали обступать.