Журнал Наш Современник 2007 #7

Добравшись до своей избы, ни с кем по пути не здороваясь (хотя, показалось, одна из бабуль мелькнула в поле зрения), нечаянно задев ботинком соскучившуюся собачонку, Михаил прошел к столу, сорвал алюминиевую "бескозырку" с первой бутылочки, налил себе стакан всклень, аж до выпуклости блестящей поверхности водки, и, пригнувшись, жадно стоя выпил.

Ничего не почувствовал - водка показалась ему слабой, будто разведенная. Налил еще стакан и снова выпил.

Потом лег на топчан, который летом сам соорудил для себя и Насти, - шириною метра в два - и, закрыв глаза, стиснув зубы, заставил себя успокоиться.

Пес, поскуливая, залез под топчан.

"Ну, все понятно… - сверкали мысли в голове у Михаила. - Ты - лох, Миша Честнов, так говорили тебе в армии. И руки вроде на месте, и голова шестидесятый размер, но доверчивый, как баран. Так тебе тоже говорили в армии".

Ах, если бы тогда ачинские парни не подманили его анекдотами и не оказался он потом в колонии за "групповую", он бы сейчас уже наверняка в космической академии в Красноярске учился. Ведь школу он закончил хорошо и по физике получал только пятерки. Он мечтал, мечтал стать инженером в космической промышленности. И отец поощрял эту его мечту.

Конечно, вряд ли Михаила взяли бы на факультет пилотирования - у него несколько заторможена психофизика, так сказал врач на собеседовании. То есть Честнов не сразу соображает, в ту же секунду, как куда смотреть, что делать. А вот разобрать и собрать сложнейшую технику, с электроникой, насосами и всякими сервоприводами, - это всегда пожалуйста. После Михаила можно не проверять.

И что же теперь, он так и будет кантоваться в глухом углу Сибири, возить на тракторе дрова старухам, вытаскивать из болота, а зимой из снегов зазевавшихся богатых туристов на их "лексусах" и "лендкрузерах"?

Один, совсем один. И матери, и отцу давно не писал - из суеверия. Вот как приедет Настя, думал он, тогда напишу. И опять-таки ачинскую шпану побаивался - простодушная мать могла и выдать, где ее сын. Отец, если бы и знал, утаил - он ненавидел бездельников и воров. Когда Коля-колокольчик пролез через разломанный забор на территорию глиноземного комбината и внаглую, нагрузив на электрический кар пять мешком цемента, покатил к дыре, через которую пролез, отец догнал долгоносого парня и

ботинком с размаху, как по футбольному мячу, ударил в зад. И с месяц Коля ходил раскорячась, злобно шипя угрозы…

Как же ты купился, Миша, на его ласковые уговоры?..

Михаил очнулся уже ночью, его колотил озноб, в избе было холодно, за окнами свистела вьюга. Михаил растопил печку и, сев перед играющим пламенем, снова выпил водки. Нашел на столе высохший кусок хлеба, половину отдал собачке, половину изгрыз сам. Вспомнил, что есть в подполе и огурцы, и помидоры, но лазить было лень. Допил бутылку и снова задремал на топчане…

Утром к нему в окно с улицы постучали.

- Кто?.. - еле ворочая языком, спросил Михаил. Поднялся, глянул через мутное, из-за налипшего тумана, стекло. На снегу маячила фигурка старушки Нины Тихоновны в полушубке и валенках.

- Что?.. - уже более громко спросил Михаил. - Я сегодня не смогу работать. Завтра.

Бабуля что-то говорила, размахивая руками, Михаил не слышал. Вернулся на топчан и вновь лег. Только сейчас понял, что он эти сутки даже не раздевался. Натянул на себя одеяло (пуховое, в голубом атласе, австрийское, купил осенью), попытался уснуть. Но уже не спалось. Сердце скакало внутри, как зверек, покусывая зубами мякоть.

Ближе к вечеру услышал, как залаяла собачонка, хлопнула калитка, открылась дверь в сенях… В жар бросило - неужто Настя приехала?!

Вскочил, как безумный. Может быть, то, что он видел в ресторане "Соболь", ровно ничего не значит. И она сейчас расскажет…

Но дверь открылась - и вошли три сутулые с холодного ветра бабки в полушубках: Клавдия Петровна, Ольга Афанасьевна и Нина Тихоновна. Кивнув Михаилу, не обращая внимания на тявкающую собачонку, они пронесли к столу и выставили банку молока, буханку хлеба, кусок сала, еще что-то.

- Тебе поесть надо, Миша.

- Спасибо, - буркнул Михаил, пряча глаза. Стыдно было.

- Тушенка у тебя есть? Суп свари.

- Есть, есть… всё есть.

- Алла Митрофановна привет передает. А Софья Григорьевна просила зайти.

Растроганный Михаил, перекосив лицо, закрыл за гостями сени и, вернувшись, принялся механической заводной бритвой брить щетину. Плохо берет, дерет, но воду разогревать да мылить морду - дело долгое.

Выпил полбанки молока, заел теплым еще хлебом (за пазухой, что ли, бабушки несли его), остальное вылил в плошку для друга и корку хлеба рядом положил.

Совершенно не понимая, как быть, как жить дальше, вышел на улицу, в белое слепящее - хоть и нету солнца - марево. Глаза не могли сосредоточиться, ничего толком не видели. Постоял какое-то время и побрел к старушке Софье Григорьевне, бывшему директору местной школы.

Как-то незаметно, слово за слово, за чаем, Михаил рассказал ей о себе и о Настеньке всё.

Он сидел, опустив голову перед пожилой женщиной, а она, расхаживая перед ним с папироской в левой руке, тихо и настойчиво говорила: