Журнал Наш Современник №7 (2001)

Холодильник у Анны Петровны, будем называть ее Анной Петровной, забит мясом. Она только-только вышла на пенсию, но продолжала работать и хорошо зарабатывала. Но мясо держалось впрок. Раз она только приготовила холодец на костях, с ведро сразу, но без единой жиринки и, разумеется, без мяса. Три недели, изо дня в день, с упорством каким-то, она его ела. Но главным образом Анна Петровна готовила одну похлебку, которую заедала черным хлебом. Иногда, правда, варила еще просто картошку. Я знаю, что на картошке и хлебе она прожила всю эту зиму.

Я готовил тоже без мяса, но вкусно. Я учился готовить у казахов, у немцев, у уйгуров и у корейцев, а они умеют и на одной травке готовить. Правда, немцы не могут без мяса, немец вообще не живет без свиньи, но он же, вывернув, как чулок, рыбу, так ее нафарширует всякой травкой и специей, что даже постная щука течет, как жир, сквозь пальцы. У нас был раздельный стол, но потихоньку я ее приучил ужинать вместе. Она была в восхищении от вкуса моих похлебок и заявила, что я готовлю, как ее муж, чуть только хуже (муж у Анны Петровны год назад умер). И велела мне брать в подвале у нее картошку. Я отнекивался. Но она настояла. Настояла ж она и на том, чтобы я иногда включал телевизор. Через неделю, вернувшись с работы, она сказала мне: “В подвале была. Мало картошки. Картошку не бери.— И прибавила: — Не бери картошку!” У нее всегда так. В первой части фразы — информация. Вторая часть заклинающая.

На другой день прямо с порога она сказала: “Опять жжешь... Телевизор не жги. Не жги телевизор!” “Прости меня, Господи! — вырвалось у меня. — Я не включал телевизор”. — “Что же ты врешь... Врешь ты! Я тебя просила ковры выбить... Что же ты, выбил? Не выбил ковры ведь!” — “Да вон они, все стоят выбитые!” — я невольно начинал брать ее тон. Она посмотрела... “Вот тебе, на...” — “Что это?”— “Конфетка, — она протянула мне. — Бери, меня угостили...”

— Внук приходил, — сказал тут я. — Передал, что сын ваш сломал руку и не сможет помочь вам... (что-то он должен был там у нее сделать).

— А... это он... нарочно... — Она задержала руку с расческой перед зеркалом. Она и сейчас еще была хороша, особенно глаза, ясные... — Нарочно это он! — сказала она изменившимся вдруг, задохнувшимся страшным голосом. — Ссуу-ка! Мама работает, мама жилы из себя тянет, все же им, мне на похороны много будет, а он руку ломает! Чтобы ты сдох, кобель! Ну скажи мне, чем я его обидела?! — она обращалась то к нему, то ко мне. — Всю жизнь ведь ему!.. Все для него! Всю себя на него угробила! А он мне что делает? Сволочь! А... А ты не думай! — она с подозрением вдруг уставилась на меня. — Ты что? — сказала она мне, идя на меня. — Ты что думаешь? Ты не думай! Я ж это из любви к нему! Люблю его! — завыла она. — Ирода моего! Выродка! О! — и она вдруг схватила себя за волосы и стала их рвать.

Два часа Анна Петровна не находила места себе, исходила вся, бушевала, по телефону звонила, рассказывала всем, что сын с нею сделал, что вот он, руку нарочно сломал...

Потом она куда-то отлучилась, ненадолго, пришла ясная, успокоенная, прошла к себе в комнату, легла и через минуту уже храпела. Так вот и дети, наплакавшись, спят. И потом ничего не помнят. Другое дело, что стрессов у Анны Петровны слишком много (вся история — стресс, отсюда и ее “картошечка да капустка”, отсюда и ее характер, как бы равновеликий истории), другое дело, что здесь идет работа какой-то генетической, обессиливающей, если не тело, то душу, памяти.

Память же у Анны Петровны великолепная. Она и училась блестяще. И рассказчик Анна Петровна — редкий.

Но в рассказах ее все одна какая-то стылость, сиротство какое-то, страхи всякие. Война, которую она пережила девочкой, мешалась у нее с миром, но с миром каким-то спившимся, опустившимся, обездоленным: все люди, о которых говорила она и которых знала, как-то страшно кончали, и что поражало меня, было много зарубленных, вообще какого-то зверства, мучительства, крови... Но она как бы и не замечала ни ужаса, ни суеверия этого, ибо она сама помещалась как бы в середке, в стихии самого этого ужаса. Отсюда, может быть, ее бесстрашие. Но мне рядом с ней было страшно...

К Анне Петровне приходил внук, мальчонка лет тринадцати. Он уже был напоен ее атмосферой. Она любила его и передавала ему все по наследству...

У Анны Петровны три (!) высших экономических образования! Институт экономики. Раз. И дважды она заканчивала Высшую партийную школу в Москве, в том числе факультет международных отношений. Она, пожалуй что, крупный специалист в своей области. У нее и сейчас на дому все толкутся просители. Она никогда никого не выслушивает. Берет только бумаги по их делам и читает их. И распутывает, как детектив. Она щелкает эти дела, как орехи.