Журнал Наш Современник №7 (2001)

Маловероятен уход Лермонтова от действительности в “прошедшее” в поисках жизни, свободной от деспотизма царя, поскольку самодержавие — это всегда деспотизм, всегда тирания, и не настолько Лермонтов был наивен, чтобы верить в “доброго” царя. Уход в прошлое вызван, по-видимому, иной причиной: желанием получить большую свободу в создании драматической ситуации, которая должна послужить основой “Песни” и привлечь к себе внимание читателя, чего автор и добивается с легкостью, на которую способен лишь гениальный поэт. Начиная “Песню” с безобидного пира у царя, он заканчивает ее двойной трагедией: гибелью Кирибеевича и казнью Калашникова. Драматизм “Песни”, ее динамичность побуждают нас рассматривать ее как поэму-трагедию.

Какими же средствами добивается Лермонтов столь высокой степени драматизма в своем произведении? Кроме трех главных действующих лиц, введенных в название произведения, в “Песне” незримо присутствует и четвертое — судьба, рок, если угодно, сама жизнь, которая неподвластна даже наделенному безграничной, казалось бы, властью грозному царю и которая заставляет героев “Песни” совершать те или иные поступки. В поэме нет явно выраженного отрицательного героя, есть лишь отрицательные поступки, и от этого драматизм “Песни” не исчезает, а, наоборот, достигает наивысшего предела. Такого драматизма Лермонтов добивается, сжав все события в очень короткий интервал времени — в два дня, не давая своим героям времени на осмысление своих поступков. Но такое стремительное течение событий не кажется нам неестественным, поскольку в реальной жизни нередко бывает и такое стечение обстоятельств. Она — жизнь — есть высший, “грозный суд”, недоступный ни звону злата (или яхонта и жемчуга), ни воле грозного царя — пред ней все равны: и Кирибеевич, тщетно ищущий выхода из трагической ситуации, и купец Калашников, отстаивающий свою честь и честь своей семьи, и грозный царь, утративший на радость своим противникам сразу двух своих подданных и не могущий предотвратить этой трагедии. Вот он — “грозный суд”, о котором говорит поэт в стихотворении “Смерть поэта”, написанном в том же году, что и “Песня”, суд жестокий и неумолимый, суд жизни. Кирибеевичу воздается за его роковую страсть, и вершителем своей воли этот суд избирает купца Калашникова, олицетворяющего русский народ. Приговор Калашникову судьба заставляет вынести грозного царя, а грозного царя она карает еще более жестоко и немилосердно, оставляя один на один со своей совестью, и никто уже ничего не может изменить — “чему быть суждено, то и сбудется!” Но впереди еще наивысшая инстанция суда, решение которой не подлежит обжалованию, — суд памяти народной. И этот суд выносит оправдательный приговор лишь одному участнику трагедии — купцу Степану Парамоновичу Калашникову.

Обратим внимание на тот факт, что сторонами конфликта являются не купечество и опричнина, не русский народ и царская власть, а именно Калашников и Кирибеевич. Если бы автору нужно было в основу “Песни” положить просто конфликт между купечеством и опричниной, то зачем ему было необходимо выдумывать молодого опричника с чуждым русскому языку прозвищем “Кирибеевич”? Ведь в опричнине было достаточно людей с более русской фамилией — Ильин (Грязной), Скуратов и другие, от введения которых в текст “Песня” едва ли в чем-нибудь проигрывала при рассмотрении ее с позиции Белинского и его сторонников. Однако в “Песню” введен именно Кирибеевич, а не кто-то другой.

Еще раньше Лермонтов иронизирует над иностранцами, берущимися переводить русских поэтов, не удосужившимися вникнуть в суть их произведений: “Французы очень верно переводят наших поэтов: жаль только, что переводы их так же схожи с подлинниками, как африканцы с европейцами”. Он также оспаривает их “понимание” души русского народа: “Иностранцы отказывают нам в нежности и чувствительности сердечной. Русский, говорят многие из них, до самой свадьбы не видит своей жены; да ему и видеть ее не нужно: дай ему кусок хлеба, чарку вина да теплую печь, так он со всякою женою поладит. Почтеннейшие ошибаются: где более чувствительности, как не у нас? — Если вся наша стихотворная братия в день напишет 1000 стихотворений, то, верно, из них 800 будет элегических; где же, в каком народе более чувствительности?”

“Песня” — упрек всем русским царям, а не одному Ивану Грозному, в том, что они на протяжении столетий приближали к себе людей, не столько желающих служить русскому народу, русскому государству, сколько стремящихся выслужиться перед царем. Очень показательно поведение в “Песне” Кирибеевича и Калашникова в одинаковой ситуации — перед боем:

И выходит удалой Кирибеевич,

Царю в пояс молча кланяется.

И

И выходит Степан Парамонович,

Молодой купец, удалой боец,

По прозванию Калашников.

Поклонился прежде царю грозному,

После белому Кремлю да святым церквам,

А потом всему народу русскому.