Журнал Наш Современник №8 (2001)

Вот, например, многое объясняющий текст (“Мы будем любить”): “Мария выбиралась из ямы и подолгу смотрела в сторону великого Третьего, на вершине которого только начиналась работа. Под двенадцатиметровым слоем земли покоились в великом Третьем останки воина. И так же, как в первых двух курганах с одиночными захоронениями, под правой рукою его лежал боевой бронзовый акинак, а под левой зеленела груда наконечников стрел. Но рядом с его скелетом должны были обнаружиться еще два — женских, поражающих своей непохожестью.

Один из них принадлежал женщине необычайной красоты. Она была высокой и стройной — узкий ладный костяк говорил о том — и, вероятно, большеглазой, что можно было легко определить по черепу, небольшому, с огромными глазницами. В изголовье ее еще сохранились впечатавшиеся в грунт следы истлевших прутьев корзины. Но в совершенной целостности были и бронзовое отполированное зеркало на длинной ручке, изрядно позеленевшее, и сточенные кусочки охры и мела — то были ее румяна и белила. И Мария откуда-то хорошо знала про то...

Скелет же другой был широк, основателен и мал. А низкий таз, искривленные кости ног и грубоватые скулы напоминали о земном облике женщины, в которой, вероятно, было много жизни, силы и сноровки. Ни единого украшения не ушло с нею в могилу, а лишь короткий боевой меч да колчан со стрелами. Это была женщина-воительница, хорошо, должно быть, скакавшая на коне и сопровождавшая мужчину-воина в его походах... Но скелет первой находился рядом со скелетом хозяина подземного, последнего их пристанища. Скелет — той, тонкой...

Кто из них больше любил себя — первая ли, вторая ли? И кого из них больше любил он, воин с низким лбом и на диво сильной челюстью? Верно ли угадали люди, захоронившие их и положившие тонкую красавицу — ближе? И это было то, чего Мария не знала. Она — не знала и переживала: которую — из двух?.. И когда думала, что, все-таки, красавицу, то улыбалась, но мрачнела и хмурилась потом: ей совсем не нравилось, что при мужчине эта, красивая, — не одна... Потом, за работой, она запоздало догадалась: единственной могла быть только красавица воительница... Чтобы быть единственной, нельзя быть только красавицей — или только воительницей...

Тогда ей стало спокойно, как становится спокойно человеку от совершенного пониманья, даже если это пониманье никогда не воплощается в видимой жизни...”

Вот так, незатейливо, просто и справедливо. О чем тут и, главное, с кем спорить? Красавица воительница — единственная при мужчине-воине. Разве нечто давно и прочно забытое не шевельнулось при этих словах в сердце просвещенного читателя? Шевельнулось, да? Вот то-то и оно. Где он теперь, искомый герой нашего времени? Где он, достойный такой истины-красоты и любви-войны?

Нет, героинь прозы Веры Галактионовой окружают или мужчины-растения, или мужчины-звери: иногда хищные, чаще траво- и плотоядные, очень водкопьющие — и все, не более того. “Потом Лунная Красавица стояла на четвереньках перед растворенным стенным шкафом, раскачиваясь из стороны в сторону, прежде чем собралась с силами и вытянула свежую неглаженую простынь. Этой простынью она подхватила младенца, уже холодного, уже тяжелого будто камень, плотно сомкнувшего толстые веки на одутловатом личике, и завернула его с головой.

Лунная Красавица опасалась еще, что он вот-вот закричит от удушья в тугом белом коконе — вздрогнет, и закричит, и забьется. Но это был послушный и не привередливый ребенок — он умер сразу и навечно, как она того хотела” (“Это был Шулмусы”). Некого любить, не при ком быть, не для кого рожать и воспитывать детей... “Не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе”. Так что не спрашивайте, о ком написала здесь Вера Галактионова. О каждом из нас, о наших любимых, о наших женах, дочерях и сестрах.

Но — опять же — кто сегодня, заслышав набат, бросится гасить пожар? В октябре 93-го танки расстреливали Дом Советов — и это для многих было зрелищем. Может быть, Москва — и вправду Третий Рим, не знаю, но Рим ветхий. Да, сегодня уже ясно, что президент Руцкой вряд ли бы оказался лучше народу, чем президент Ельцин, но что было — было, и полторы тысячи погибших на Красной Пресне открыли скорбный мартиролог либерально-монетаристских “реформ с лицом Гайдара и Чубайса”, каждый год ужимающих население России на миллион человек.

Вера Галактионова слишком многое видит без иллюзий, едва ли не жесткими, нечеловеческой ясности ангельскими очами. “Чеченский конфликт может быть разрешен лишь войной на два фронта, а не на один. Одолеть явный террор со стороны Чечни можно, подчищая одновременно скрытый, ползучий террор против народа, источаемый компрадорской частью нынешнего центра” (“Русский ответ”). Но ищет, ищет своего князя-воителя — пусть далеко от Москвы и даже вне России, пусть ошибаясь: речь-то идет не столько о личном — о насущном идет речь.