Журнал Наш Современник №8 (2004)

Чтобы не быть голословным в развенчании концепции Митрохина, обра­тимся к материалу его исследования. Вот в качестве примера проникновения “националистов” на самые высокие посты упоминается назначение С. Г. Лапина в июле 1970 г. Председателем Гостелерадио. Лапин, по свидетельствам певца В. Мулермана, актера В. Тонкова и сотрудника ЦТ А. Лысенко, которые приводит Митрохин в качестве аргумента, был “зоологическим антисемитом” и “провел на телевидении широкомасштабную антиеврейскую чистку”. Выразилась она в снятии с эфира КВН и передачи “Теремок”1. Здравый смысл не позволяет Митрохину открытым текстом написать, что его туда продвинула “Русская партия”, потому что это было не так. Однако такой вывод сделает из контекста любой несведущий читатель. И что же? Центральное телевидение стало оплотом “консервативной революции”? С “голубых экранов” не слезали лидеры национально-патриотического движения? Да ничего подобного! В содержательной (то есть идейной) части вещательная политика не изме­нилась. Она постоянно вызывала критику со стороны национал-патриотов. В 1981 г. в знаменитом одиннадцатом номере “Нашего современника” В. Крупин в рассказе “Сороковой день” “первым из русских националистов публично выступил против вещательной политики отечественного телевиде­ния”1 и назвал ЦТ “Останкинским шприцем”. Это цитаты из той же книги Мит­рохина! Правда, здесь содержится фактическая ошибка. Впервые с “публичной критикой” вещательной политики ЦТ выступал С. Котенко на страницах “Молодой гвардии” еще в конце 1960-х начале 1970-х гг.

На самом деле идеология “аппаратчиков” уровня выше среднего звена, в лучшем случае, описывается следующим эпизодом. В 1974 г. Ю. В. Торсуев, которого Митрохин тоже записал в “националисты”, рассматривался в качестве кандидата на должность зав. сектором агитации и пропаганды ЦК КПСС. И вот что пишет по этому поводу реальный деятель национально-патриотического движения С. Н. Семанов в своем дневнике: “Все называют кандидатом на пост зав. сектором Торсуева. Он тех позиций: “я не понимаю, какая разница, кто есть кто, важно дело и пр.” Чисто капитулянтская формула: дело-то и определяется тем, кто есть кто”.

Еще пример. В. Ф. Шауро (зав. отд. культуры ЦК КПСС в 1965 — 1986 гг.) и М. В. Зимянин (зав. отд. агитации и пропаганды ЦК, а с 1976-го по 1987-й секретарь ЦК КПСС), которых Митрохин также числит в “националистах” и которые здорово мешали, правда, за некоторыми исключениями, реальным национал-патриотам, в середине 1990-х гг. через третьих лиц обратились к М. П. Лобанову и С. Ю. Куняеву со словами извинений: мол, в нашем прошлом противостоянии вы были правы.

Обратимся теперь к самим верхам, то есть к Политбюро. Ибо и там Митрохин обнаружил “русских националистов”. Так, Д. С. Полянский — “нацио­налист”, потому что однажды поддержал публикацию книги “антисемита” И. Шевцова, а белорус П. М. Машеров — “русский националист”, потому что поддержал публикацию “антисемита” В. Бегуна. В принципе, столь убогая аргументация недостойна серьезной научной работы. Но пусть. Пусть они “националисты”. Однако из этого вовсе не следует, что руководство КПСС вело “националистическую” политику, а “могущественная “Русская партия” диктовала свою волю Брежневу и Андропову.

Кажется, что данных примеров вполне достаточно, чтобы убедиться в “неконструктивности” концепции Н. А. Митрохина. На наш взгляд, при попытке оценить главную проблему советской истории в период между смертью И. В. Сталина и “перестройкой” необходимо исходить из иных принципов. После победы в войне, восстановительного периода и завоевания статуса сверхдержавы перед Советским Союзом и его руководством встала глобальная задача. Все прежние достижения опирались на ресурс тради­ционного общества — целостное восприятие мира, жертвенность, высокий уровень чувства долга, отсутствие “потребительских” запросов. Однако в результате тех самых достижений — индустриализации, урбанизации — общественные механизмы (специфические архетипы русского сознания), которые позволили “за десять лет пройти путь, который прошли западные государства за сто лет”, переставали работать. Сознание изменилось. Возникли элементы общества потребления, потребности, доселе неведомые, и неведомая доселе социальная напряженность. Хотя реальное благосос­тоя­ние населения росло (эта проблема хорошо отражена в работах С. Г. Кара-Мурзы). Поэтому необхо­димо было вслед за модернизацией материальной составляющей СССР провести своеобразную модернизацию государственной идеологии. На новом уровне ввести в эту область русскую национальную составляющую, произ­вести своеобразную рецепцию русской традиции, чтобы связать общество уже на сознательном уровне (напомним, инструменты традиционного об­щест­ва — архетипы — действуют на уровне коллективного бессознательного — это в некотором роде “скрытая теплота патриотизма”) национально ориен­тированной идеологией и культурой, а в конечном счете — политическим само­сознанием. И тем самым придать жизни людей столь необходимый трансцендентный смысл.