Журнал Наш Современник №8 (2004)

Механизм создания культа личности представлен в романе в разных аспектах. Это и нагнетание атмосферы страха и виновности каждого в недостаточной преданности идее социализма и политической благонадежности. Это и упрощенное мышление по типу “свой — не свой”, и эксплуатация жертвенности русского характера, его готовности в момент отчаяния переступить через все: “Мы потому и страшные в мире, что по нашим повадкам нам ничего не жаль, себя в том числе, никаких руин не боязно, как завтрашней, желанной фазы на пороге всемирно обетованного освобождения от напрасности земной”. В этом признании Вадима Лоскутова отражена готовность к самому худшему, в том числе и к самоуничтожению.

Преклонение перед вождем поддерживается знаковой благодарностью народа типа гигантского канала из Баренцева моря в Средиземное и соответствующей скульптуры вождя “...с приданием ей религиозно-нравственного ореола для поддержания в потомках страха и послушания”. Это, наконец, и непосредственное появление Сталина перед народом на концерте в Кремле, и преподанный урок великодушия и милосердия к гостю, допустившему опрометчивый поступок, за который ему надлежало расплатиться жизнью.

Во второй части монолога представлено философское размышление о “национальном монолите”, на котором выстраивалось Российское государство. Вождь ставит под сомнение упрощенные интерпретации прошлого, которые преподносятся школьникам для воспитания “беззаветного интернационализма”, и предлагает взглянуть на все объективнее и глубже. Его интересуют духовные основы русского народа, знание которых необходимо в практическом плане. Речь идет о “пригодности русского племени как главного инструмента в решении поставленной задачи”. Логика размышления сводится к тому, что задержка в осуществлении конечных целей разрушительна для страны. Она размагничивает волю и идеалы, вызывает недовольство масс своим существованием, рождает движение вспять. Поэтому необходима “новая сила, способная оживить ржавеющие поршни. Ею может стать только та же энергия отбора, осуществляемая с еще большим свирепством...”.

Цинизм в осуществлении политических амбиций сочетается у него с признанием трагичности развития цивилизации, когда прогресс достигается жестокой конкуренцией и мобилизацией самых сильных и низменных страстей, далеких от гуманистических представлений: “Истории ни к чему столпы кротости и милосердия вроде Тихона Задонского, слезливого Франциска или того Юлиана Милостивого, который, по преданию, возвращал вошь в свои густые вьющиеся дебри, когда она падала из его бороды”. “Любовь к ближнему  о н и  объявят заповедью каменного века...”. Размышления вождя о самопожертвовании народа во имя идеи справедливости заканчиваются итоговым выводом: “Крупные операции истории производились сильными людьми в красных по локоть рукавицах”.

Диктатор отвергает христианское представление о страдании как пути самоусовершенствования и очищения человека в любви к ближнему, ставя на его место идею самопожертвования во имя любви к дальнему. Милосердие он предлагает заменить жестоким отбором, самоценность жизни — отношением к человеку как инструменту реализации высших интересов. Более того, мудрость правителя и искусство совмещения разнонаправленных интересов он заменяет на беспощадность и непоколебимость в движении к поставленной цели.

Практическая цель вождя состоит в том, чтобы вмешаться в природу человека, ослабить биологическое неравенство и снять источник нарастающих социальных коллизий. Дымков представляет возложенное на него поручение следующим образом: “...руку просунув в темное нутро человека... поослабить одну там заветную, перекрученную гаечку, пока с нарезки не сорвалась”. Технически преображение человека видится в том, чтобы бескровно, под видом чуда, закрепить мозговой потенциал людей “на уровне (...) евангельской детскости, то есть в стадии перманентного безоблачного блаженства”.

Грандиозная задача по унификации природы человека и манипуляции его сознанием содержит в себе не только антигуманный, но и дьявольский смысл, так как противостоит божественному творению человека: “...ибо любая насильственная операция над мыслью означала развенчание возлюбленных-то сынов Божиих в обыкновенное быдло, избавленное от мук и ошибок свободного выбора между добром и злом”. Более того, она объективно стыкуется в романе с замыслом Шатаницкого дискредитировать человека, вовлечь Ангела в неблаговидные поступки и сделать из него невозвращенца. В этом контексте замысел вождя предстает одним из рычагов “адского сценариста”, стремящегося спровоцировать человечество на самоуничтожение. В результате цель дьявола и намерение диктатора оказываются объективно связанными, и вождь предстает инструментом практического воплощения дьявольской задумки.