Журнал Наш Современник №11 (2002)

Начну с предпосылки. Мне думается, что тот, кто полагает, будто по своему усмотрению можно создавать события, — самообольщается. Движение человеческого общества — это не канва, на которой разрешается вышивать какие вздумается узоры. Оно руководствуется своими законами. От нас зависит, правильно ли мы уловим ритм современности и пойдем ли с ним в такт или, напротив, будем вставлять ему палки в колеса.

Если процесс не утвердился и неясен современникам, то, пока он чужд нашему воззрению, мы вправе стать на защиту того, что принимаем за правду. Но и с момента, когда естественный процесс становится очевидным в своем воплощении, когда он установился в жизни народов, — бороться против него за отброшенное жизнью начало означало бы борьбу за отжившее частное против величественного грядущего целого. И тогда — прочь с дороги, ничтожный человек! Не уйдешь — раздавят, как червя, и сам ты бесславно погибнешь! Этой истине нас неумолимо учит реальность. Так много веков назад тщетны оказались изуверства римских императоров против христиан, оповестивших человечество о новых нравственных идеалах.

B итoгe мoя мыcль cвoдится к распространенному взгляду, что историю не творят. История творится. На этом перекрестке сходятся даже антиподы философских систем: идеалисты и материалисты. Они с разных позиций утверждают детерминизм событий. Разница в самой трактовке: первые находят в предопределении участие высшей силы и становятся фаталистами, другие усматривают в событиях определенные законы, вполне постигаемые разумом, и требуют потому в них активного участия. Так или иначе, но предугадывая ход событий, когда мы включаемся в неустранимый происходящий процесс, то способствуем прогрессу и таким образом становимся и современным и передовым фактором. В противном случае мы превращаемся в орудие реакции, и наша деятельность обречена на бесплодность.

Должен уточнить. В этой концепции нельзя усматривать ни проповеди толстовского непротивления злу, ни рабской покорности браминов. В челове­ческой воле — следовать добрым или злым побуждениям. Что же получится из наших действий — это юрисдикция процесса, определенного общим ходом вещей. Он единственно правомочен возвести их на пьедестал или выбросить в свалочную яму.

В итоге из этого напрашивается вывод: раз мы имеем дело с бесспорно установившимся историческим явлением, то единственный правильный выход будет либо стать в общий строй, либо уйти с дороги, но уж ни в коем случае не мешать. Не мешать ему именно потому, что раз он неизбежен, это и вредно и бесполезно.

Говоря же непосредственно о грандиозных событиях, разыгравшихся на отечественных просторах за последние полвека, нельзя не признать, что Октябрьская революция стала всемирным фактором, а Советская власть умело прошла все испытания, спаяв свою судьбу с народами Советского Союза.

Революция была подготовлена многими исканиями и неудовлетворенностью укладом. Когда общество доживает до предельной черты, когда в литературе цветут бутоны вроде Арцыбашева, в поэзии звучат стихи Северянина, когда, пресытившись нормальным, люди упиваются наркотическими песенками Вертинского, а политику народа решают Керенские, то оно требует коренной ломки.

В самом деле, буржуазный порядок никогда не удовлетворяет и давно опротивел. Буржуазия, чьи нравственные идеалы целиком укладываются в сомнительных заслугах в сфере торговли и игры на бирже, никак не умещается в понятиях людей в качестве элемента, достойного вести общество. Да и по какому праву, кроме валютного, может служить образцом эта жирная, трусливая, себялюбивая разновидность человечества? Напротив, она всегда мозолила глаза и являлась очевидным доказательством несостоятельности господствующего порядка. И недаром литература последних полутора веков — это зеркало общественных интересов — была сплошным стоном: “Так дальше жить невыносимо”.

В процессе исканий новых и идеальных форм Россия занимала особое место. Не раз ей предсказывалась мессианская, всечеловеческая роль. У нас в памяти “Философические письма” Чаадаева, летящая удалая тройка Гоголя, мрачность последних лет Пушкина, глубокие, полные мистики и неразгаданности стихи Тютчева. Ожидание революции как неотвратимого явления мы встречаем у Лермонтова. Оно обнаруживается у Мережковского. В упадочной поэзии Блока. Наконец, тема неизбежности столкновения старых понятий с новыми стояла в центре творчества огромного Достоевского. Многие предвидели революцию и ждали ее как нечто неустранимое, вроде хирургической операции. Другая часть общества, напротив, ждала ее наступления словно праздника, предусматривая в ней зарю новой жизни, точно приток свежего воздуха в застоявшемся царстве. Вспомним декабристов, некрасовский “Современник”, наивную веру ходивших в народ, гимн “Буревестника”...