Во дворе вдовы хамовника росли три тополя, толстостволых и раскидистых, с которых уже облетела листва и вместо нее на ветках сидело видимо-невидимо воронья. Птицы устроились и на соломенной крыше, один скат которой недавно был крыт поновой. Они негромко перекаркивались, изредка то одна, то другая взлетали, делали несколько кругов, разминая крылья, и опять садились, но на дерево, если поднимались с крыши, и наоборот или роняли бело-зелено-черные комки помета, испятнав им все вокруг дома. Увидев приближающегося к воротам человека, вороны раскричались так, что подняли бы и мертвого.
Ярыга махнул рукой в сторону тополей, словно отбивался от птичьего гомона, и торопливо юркнул под навес крыльца. Громко постучав в дверь и не дождавшись приглашения, шибанул ее ногой. Дверь, казавшаяся тяжелой и прочной, стукнувшись о стену, выпустила из щелей облако светло-коричневой пыли и сильно перекосилась. Ярыга вошел в сени и толкнул ее пяткой, закрывая за собой.
— Кого там нелегкая несет? — послышался из избы недовольный голос, слишком твердый для женского и слишком высокий для мужского.
— Судьбу узнать хочу, — ответил ярыга, не уточняя, чью именно.
Первое, что он увидел в избе, — были зеленые, сверкающие глаза, которые уставились на него из красного угла: там на полочке, где истинные христиане ставят иконы, сидела черная кошка. Она издала звук, больше похожий не на мяуканье, а на карканье, и закрыла глаза.
У печи, вытирая красные, будто с мороза, руки о повязанный поверх поневы грязный передник, стояла маленькая горбатая женщина с опухшим, сырым лицом, будто водой опилась, длинным крючковатым носом и птичьей грудью. Голова была склонена к правому плечу, но она глаза, черные, с красными, припухшими веками, находились на одной высоте от пола. Они пробежали по гостю снизу вверх, задержавшись на зашитой прорехе. Горбунья сунула руки под передник, сложила их на животе.
— Принес бы черного петуха, поведала бы тебе все, а по бобам могу только проверить, будет ли удача в деле, — молвила она через силу, точно намеревалась сказать что-то другое, но никак не осмеливалась.
— Мне больше и не надо. — Он оглядел избу, выискивая, на что бы сесть, ничего не обнаружил, даже лавки не было, а если убрать стол — и вообще пусто будет. — Сесть бы. Говорят, в ногах правды нет. Или без нее обойдемся?
— Зачем пожаловал? — грубым, мужским голосом спросила женщина.
— Сама же сказала: узнать, будет ли удача в деле. Оно у меня вот какое: княжича от порчи избавить. Бобы кинешь или так сообщишь?
Горбунья молчала, смотрела в красный угол, во вновь загоревшиеся, зеленые глаза, точно спрашивала у кошки, как поступить с непрошенным гостем.
— А лучше ответь, кто на него эту пакость наслал, — продолжал ярыга.
— Не знаю. Я ворожу, а не колдую.
— Разве это ни один черт?!
— Кому — один, кому — нет.
— Ладно, некогда мне тут с тобой тары-бары разводить. Кто порчу наслал?
— Не знаю, — повторила ворожея, продолжая глядеть в кошачьи глаза.
Ярыга подошел к ней, схватил за грудки и, оторвав от пола, придавил спиной к печи. Горбунья двумя руками вцепилась в ворот своей рубахи, перетянувший шею, задергала ногами, захлопала тонкими губами, над которыми торчали несколько длинных черных волосин.
— Скажешь?
— Не зна-а… — прохрипела она.
Ярыга оторвал ее от печи и швырнул на пол.
— Неохота руки о тебя марать, ведьма горбатая. Будешь сидеть дома, пока не вспомнишь или пока я виновника не найду.
Он взял стоявшую у печи кочергу, пошел к двери. Ворожея, лежавшая смирно, сразу вскочила на четвереньки и поползла за непрошенным гостем, пытаясь вырвать у него кочергу. Ярыга ногой отбил ее руку, а потом ударил носком ей в висок, отбросив к печи. Переступив через порог, он поставил кочергу так, чтобы перегораживала наискось дверной проем, загнутым железным концом вверх. Горбунья задергалась, зашевелила губами, намереваясь что-то сказать, но вдруг замерла в неудобной позе, с вывернутой назад рукой, глаза ее налились краснотой, набрякли, став похожими на переспелые вишни.
— Лежи и вспоминай! Если одумаешься, дай знать — ворон за мной пришли!
Выйдя на крыльцо, ярыга с удивлением посмотрел на тополя, голые и как бы другие. Куда подевались птицы — непонятно было, ни одной не видать в округе. Ярыга высморкался, вытер пальцы о полу ферязи и пошел в детинец, на княжеский двор.