Обе женщины как бы не замечали его, хотя боковым зрением неотрывно следили за каждым движением, и когда он поднес кубок к покрытым коростой губам, встрепенулись обе, дернулись, чтобы помешать — и тут же обмякли, поняв, что хуже сделать больному уже невозможно, всхлипнули одновременно и захлюпали привычно носами.
Ярыга надавил пальцем на подбородок юноши, заставил открыть рот. Положив край кубка на потресканную нижнюю губу, наклонил его, чтобы вино потекло в горло. Зеленоватокрасная струйка разбилась о язык, покрытый толстым слоем творожистого налета, потекла дальше. На шее под дряблой кожей дернулся острый кадык, судорожно, будто хотел вспороть ее. Тонкие губы попытались сжаться, чтобы не пропускать в рот жидкости, но ярыга сильнее надавил на подбородок и наклонил кубок. Ноздри вдруг затрепетали и разлепились, порозовев. От них краснота перетекла в щеки, лоб, шею, и когда княжич допил последнюю каплю из кубка, бледным оставался лишь кончик заострившегося носа. Юноша открыл глаза, покрытые белесой пеленой, как у дохлой рыбы, и вздохнул шумно, полной грудью. Из глаз потекли слезы, мелкие и мутные, и словно унесли с собой пелену, очистив васильковые радужные оболочки и черные зрачки, в которых засверкали золотисто-красные искорки.
— Матерь Божья, Царица небесная… — закрестилась мамка, но не закончила, заплакала навзрыд.
Следом за ней заревела княгиня.
— Ну, завелись! — пробурчал воевода, однако улыбка у него была до ушей. Он похлопал ярыгу по плечу: — Говорил же, что справишься! Чуяло мое сердце!.. — Он хотел похлопать и княжича, но лишь поправил одеяло. — Теперь выздоровеешь!
Мы с тобой такое!.. — Недоговорив, воевода потряс в воздухе огромным рыжим кулаком.
— Ни есть, ни пить ему не давать, пока я не вернусь! — предупредил ярыга.
— Я прослежу, — пообещал воевода. — А куда это ты собрался?
— За снадобье заплатить.
— Князь заплатит, сколько скажешь!
— Там без меня не обойдутся, — сказал ярыга и еще раз напомнил: — Ни капли, ни крошки!
— Не бойся, не получит! — положив руку на рукоять сабли, произнес воевода и сверкнул тазами на мамку, будто она пыталась втихаря сунуть что-нибудь княжичу.
В поварне стоял такой густой запах жареного мяса, что казалось, вдохнешь несколько раз — и насытишься на целый день. Возле печи сновали две девки, толстозадые и с блудливыми улыбками на губах. Повариха стояла у окна, нюхала какую-то сушеную заморскую траву, собиралась приправить ею стряпню. Почувствовав спиной взгляд ярыга, оглянулась, зазвенев сережками сканого серебра, и выронила траву на пол. Серая в черную полоску кошка кинулась к пучку, неодобрительно фыркнула и, задрав хвост, потерлась о ногу хозяйки. Повариха оттолкнула ее.
— Ну-ка, девки, — ярыга шлепнул обеих по заду, — пойдите погуляйте!
Они, хихикая, отскочили от мужчины и вопрошающе посмотрели на повариху. Та поникла головой, давая понять, что власть сейчас не у нее. Когда девки вышли во двор, ярыга поднял с пола заморскую траву, понюхал. Запах был горьковато-соленый, как у ядрышек.
— Не из нее ли отраву готовила? — не дожидаясь ответа, поразмышлял вслух: — На костре тебя сожгут или в землю живой закопают? В прошлом году ведьму закопали, так земля в том месте два дня ворочалась. Тогда ее раскопали, закидали дровами и подожгли, чтоб не мучилась. Славно горела!
Повариха посмотрела на пламя в печи, буйное, жаркое.
— Князь, может, и пожалел бы тебя по старой памяти, но княгиня — у-у!.. А воевода — этот с живой шкуру сдерет! Нет, сперва с твоего сына, а потом уже с тебя!
Повариха посмотрела на нож с длинным широким лезвием, к которому прилипла пара зеленовато-белых капустных ошметков.
— Хорошая мысль, да запоздалая! — усмехнувшись, бросил ярыга. — Позавчера надо было.
— Да, — согласилась повариха, — чуяло мое сердце, что накличешь беду.
— Ты сама накликала. — Он еще раз понюхал траву и швырнул в печь, где она занялась синеватым пламенем. — Ну что, на костер пойдешь или замуж?
— За тебя, что ли? — Повариха удивленно вскинула голову и вытерла губы, словно готовилась целоваться.
— Мне что — жить надоело?! На кого укажу, за того и пойдешь.
— Нет.
— Куда ты денешься! — уверенно произнес он. — Или увидишь, как с сына шкуру сдирают.
— Нет.
— Князь за него заступится? Может, и так. Но в монахи уж точно пострижет и монастырь найдет подальше и построже. Да и без тебя ничего сынок не добьется, слишком балованный, как я заметил.
Повариха зашевелила губами, словно хотела плюнуть обидчику в лицо, но никак не могла набрать слюны.
— К князю идем или в церковь?
Она одернула паневу, засунула под подвязь выбившуюся прядь.
— Значит, в церковь, — догадался ярыга.
— Мне переодеться надо, — произнесла повариха с вызовом и тряхнула головой, позвенев серебряными сережками. — Венчаться ведь иду.
— Переоденься. И отраву прихвати, вдруг на новом месте пригодится.
Они вышли из поварни, повариха направилась в избушку, которую ярыга считал казначеевой. Он остался во дворе, сказав:
— За сыном твоим присмотрю, чтоб не напроказил: норовом, поди, в мать пошел?