Журнал Виктора Франкенштейна

Главным предметом моих интересов был мозжечок, а вместе с тем — возбуждение органов зрения, слуха и речи. Отделив электрическую долю, я провел ряд испытаний, стремясь проследить способы ее воздействия. К немалой радости своей, я вскоре обнаружил, что влияние ее на зрительные и слуховые нервы одинаково и что голосовые связки можно возбудить, пропуская заряд через черпаловидные хрящи. Поначалу я предполагал, что главной силой тут является гортань, но я ошибался. Опыты со слухом оказались более удачными. Приведши электрическую долю в возбужденное состояние, я тотчас же выстрелил из своего мушкетона под правым ухом у субъекта; голова его дернулась в противоположную сторону. В другой раз я принялся шептать, и голова чуть подалась вперед, по направлению ко мне. Что до зрения, тут понять воздействие заряда было сложнее. Глаза в состоянии электрического возбуждения всегда открывались, но порой оттенок их был столь тусклый, что никакого свидетельства присутствия луча зрения обнаружить мне не удавалось. Те же субъекты, что казались мне более разумными, несомненно, сильнее реагировали на различные раздражители. Когда я зажег свечу перед глазами одного из трупов, в зрачках возникло различимое движение; когда же я задул пламя, зрачок расширился. Во время одного эксперимента я держал перед глазами субъекта — юноши, едва ли не мальчика — мышку, пытавшуюся высвободиться. Глаза его были прикованы к ней — так сосредоточивает свой взгляд на жертве некое истощенное животное.

В ходе этих испытаний я заметил, что у субъектов помоложе при малейшем возбуждении начиналась эрекция фаллоса, длившаяся в течение действия электрического заряда. У тех, что постарше, этого не возникало. Поначалу работа моя над фаллосом ограничивалась изучением трех тел пещеристой ткани, но затем я перешел к попыткам измерить поток спермы. Под сильным давлением моих пальцев одно из тел пришло в состояние эякуляции, в каковой момент раздался стон, однако появления сперматозоидов не наблюдалось. Жидкости не было; вместо того показались крупицы вещества, по виду и консистенции напоминавшего пыль. Возможно, в этом заключается закон природы: мертвые не способны производить новую жизнь. В последнем я уверен не был, но твердо намеревался продолжать эти эксперименты.

Шли недели, лондонская осень превратилась в холодную зиму, во мне же тем временем все сильнее разгорались жажда свершений и нетерпение, связанное с возникавшими трудностями. Тела расходовались быстро; часть из них я держал в леднике, устроенном мною в подвальном помещении старой фабрики, другие же выбрасывал в Темзу, зная, что приливным течением их отнесет вниз, где они объединятся с множеством других трупов, подбираемых шерифами Блэкуолла и Вулвича — в Северном Вулвиче имелся мыс, называемый Мертвецкой косой, к которому обычно прибивало тела утонувших. Другие же — таких было множество — постепенно добирались до открытого моря, где возможность их обнаружения, разумеется, полностью отпадала. Нескольких субъектов я поместил в яму с известью; ее я соорудил между приливной полосой и мастерской, и там под воздействием растворителя всякие следы их существования вскоре исчезли.

На вопрос о том, испытывал ли я какие-либо угрызения совести относительно природы своего ремесла, я твердо отвечу отрицательно. Я не ставил себя в один ряд с компанией дюжинных прожектеров, как не считал и того, что связь моя с телами мертвых хоть чем-либо меня запятнала. Были, разумеется, минуты, когда я испытывал боль одиночества, и посещавшее меня чувство неприкаянности ощущалось тем острее оттого, что находился я в кишащем людьми городе. Одиночество сродни отчаянию — от него нет лекарства. Смерть Элизабет лишь утвердила меня в осознании моей участи в этом мире. Как-то днем, сидя в кофейне, я случайно взял в руки экземпляр «Ежемесячного журнала» и наткнулся на стихотворение Биши. Не прошло и секунды, как внимание мое было приковано к его начальным строкам:

Мечтатель дерзкий, юноша мятежный!
Я вижу снова твой тревожный шаг,
И бледен лоб, как будто первый знак
Явила смерть в заботе неизбежной

[18].

Сбоку, более мелким шрифтом, напечатан был комментарий: «Выражение лица его говорило языком непонятным и ужасным о муках, что были, есть и будут продолжаться». Я невольно вспомнил озабоченный взгляд Биши, который он бросил, когда приходил ко мне, однако признать за ним каких-либо пророческих талантов я, разумеется, не мог.