Журнал «Вокруг Света» №01 за 1972 год

Ни об одной дороге мира не написано, наверно, столь много, как о тропах Памира. Любая цель, которую ни преследовал бы пришедший на Памир ученый, путешественник, отодвигалась на дни и недели, затраченные на дорогу. Не однажды идущему по Памиру вспоминалось краткое поэтическое предупреждение, якобы высеченное на скале над одной из троп: «Путник, будь осторожен, ты здесь — как слеза на реснице».

На Западном Памире мало ровных и обширных участков земли, где бы можно было применить не то что машины, но даже косу. Приходится и теперь пользоваться серпом. Отличительная черта серпа у памирских таджиков — гладкое лезвие, тогда как у язгу-лемцев — ближайших соседей дарвазцев, в Дарвазе и других местах Таджикистана серпы двух типов — с гладким лезвием и с зубцами на лезвии.

Истины ради следует сказать, что в прошлом веке в конце 90-х годов была предпринята попытка проложить колесную дорогу, но только через Восточный Памир. Однако дорога осталась лишь в замыслах. Единственно что было сделано, так это в 1915 году вдоль Пянджа до Калаи-Хумба была проложена вьючная тропа. Но это так мало, что передвижение по Памиру продолжало быть столь же рискованным, как и во все прошлые времена.

«...Так называемые овринги, — писал этнограф И. И. Зарубин, — даже нельзя назвать дорогой; овринги — это соединение в одном месте всех трудностей и опасностей пути, встречаемых обыкновенно порознь». Не удивительно, что почти все без исключения путешественники с почтительностью описывают редкое искусство коренных памирцев хождения по горам. Вот одно из лучших описаний. Принадлежит оно Павлу Лукницкому, участвовавшему в 1930—1934 годах в Памиро-Таджикских экспедициях.

«...Палавон-Назар остановился (за ним остановились мы все), и я разглядел наклонную скалу, которую предстояло нам пересечь по горизонтали, я просто решил, что пройти здесь немыслимо. Скала была гладкой, словно отполированной... Палавон-Назар, присев на тропе, развязал шерстяные тесемки, стягивающие у щиколоток его пехи — местные сыромятные сапоги. Снял их, стянул с ног шерстяные узорчатые джурабы, повел пальцами босых ног, словно проверяя пружинистость своих пальцев. Потом показал нам впереди на замшелой скале крошечную выбоину, в которой, как в чайной ложке, держалась вода, и объяснил, что ежели поставить туда большой палец правой ноги, а ладонями на мгновенье опереться о плоскость скалы, то на этой точке опоры можно продержаться, пока будешь переносить ногу к следующей, такой же крошечной выбоинке. А там будет еще одна!

И предупредил, что все нужно проделать мгновенно, как бы одним скачком...

— Ты смотри, хорошо смотри! — сказал Палавон-Назар мне. — Я пойду, смотри, как я пойду, потом ты пойдешь!

Когда-то деревянную обувь, кстати сделанную весьма искусно, носили почти все жители Памира. Чтобы она не стиралась быстро на горных тропах, в подошву вделывали металлические пластинки. Эта пара принадлежала мужчине.

Я смотрел с предельным вниманием, но увидел только легкий, как балетное па, скачок Палавон-Назара. Я едва заметил, как босые ноги его мгновенно прикоснулись в трех точках к скале, и он оказался на ней, на хорошей площадке, откуда продолжалась тропа. Палавон-Назар как бы перелетел по воздуху.

Он стоял на той стороне, спокойный, одобрительно улыбающийся: вот же, мол, видал? Ничего трудного!

Но я понял, что мне такого прыжка не сделать... И я стоял, не решаясь прыгнуть, в позорном страхе, не зная, что делать дальше.

И Палавон-Назар понял, что убеждения были бы бесполезны: этот русский человек здесь не пройдет. Такой путь годится только для них, бартангцев!

И он нашел выход из положения. Быстро размотав свою чалму, он накрутил один ее конец себе на руку, в другой конец заложил увесистый камень и кинул его мне. Я поймал его.

Все дальнейшее было просто: привязав конец к поясному ремню, я кинулся в прыжок очертя голову и, конечно, сорвался, но, повиснув на чалме, описал, как маятник, дугу и оказался у площадки, на которой стоял Палавон-Назар. Мне осталось только крепко ухватиться за выступ скалы и выбраться на нее.