Журнал «Вокруг Света» №01 за 1973 год

Вот закричали, чтоб упряжки выстраивались. Тридцать упряжек сгрудились возле кумача. Внук с Дедом были позади всех. Внук хотел протолкаться вперед.

— Говорил, надо раньше, — раздраженно бросил он Деду.

Но тот улыбнулся, показав корешки желтых, давно сточенных зубов.

— Там разберемся!

На них оглядывались гонщики. Зрители плотной стеной обступили участников гонки и громко восхищались Кояной: «Какомей!» (Какомей! — Здорово! (корякск.).) — и громко прищелкивали языками. Знакомые спрашивали Деда, почему он уступил такого бегуна Внуку. Дед не отвечал.

Вперед вышел одетый в меха директор совхоза. Он оглядел сгрудившихся участников, поднял ракетницу.

Внук судорожно сжал элой — гибкий прут с костяным наконечником. Выстрела он не услышал. Видел только, как поднялось облако взрытого снега, и ощутил, как дохнуло на него морозным ветром. Упряжки двинулись, а чуть отстав, рванулся и Кояна, и снежинки остро впились в лицо.

Широким веером развернулись по тундре нарты. Теперь никто никому не мешал. Размашистой рысью неслись олени к далекому, невидному еще столбу, возле которого будет поворот. А после столба начнется самое главное — кто займет прямую, а значит, и самую короткую дорогу к заветному кумачу.

Дед шел рядом. Он велел не вырываться вперед до поры до времени. Внук краем глаза видел его. Подавшись вперед, припав к нартовой дуге — баранте, Дед слился с нартой и застыл, только ходил и ходил над спинами оленей гибкий элой.

После столба непостижимо как он обошел Внука и, оглянувшись, кивнул: дескать, держись за мной.

Ветер засвистел сильнее. Слезы мешали глядеть вперед. Но Внук все-таки видел, как мимо, точно застыв на мгновенье, пролетали назад расплывчатые тени упряжек. Одна, другая, третья... Напрягая глаза, он взглянул вперед. Перед ними с Дедом больше никого. Но позади слышалось частое дыхание погони, резкие выкрики и дробный топот. Скоро завиднелось село, пестрая слитная толпа перед ним. Резкая, как первая полоска восхода, заалела на снегу лента финиша.

— Проезжай! — крикнул, оглянувшись, Дед.

Внук не успел сообразить — куда, зачем, как вдруг его олени сбили ритм и подались влево, за передовой упряжкой. Что с Дедом? Почему он свернул в глубокий, нетронутый снег?

— Проезжай! — закричал Дед, и Внук увидел его разъяренные глаза.

Он бешено задергал правый алык, выворачивая упряжку. Кояна неохотно подчинился. Внук полетел вперед. Но время было потеряно. Мимо пронеслась одна упряжка, вторая... Внука обдало жарким дыханием.

Он вонзил элой в спину Кояне. Потом в спину молодого оленя. Они рванулись во весь дух, так, что казалось, разнесут нарту. Внук кидал упряжку вправо, влево, но всюду перед мордами оленей оказывалась спина обошедшего гонщика.

А финиш летел навстречу. И Внук с отчаянием видел, что передовые не дадут обойти себя. Вот взорвалась горячими возгласами толпа. Вот еще раз ахнула она.

Внук пришел третьим. В горячке соскочил с нарты, сорвал малахай и бросился в бешенстве топтать его.

Толпа окружила победителей. Туда потащили и Внука. И директор, обняв его, всунул в руки кричавший транзистор. Но Внук точно оглох. Он не поблагодарил за приз, не улыбнулся.

Упряжки победителей выстроили под кумачом. На рога оленей накинули по широкой алой ленте. Но разве такой ленты был достоин Кояна, если бы не он, олух! Тоже нашелся гонщик...

Внук, понурясь, пошел прочь, туда, где недалеко от финиша стояла упряжка Деда. Понурых оленей Деда, у которых так и ходили ходуном подведенные бока, вывели и угнали.

Дед поднял лицо, посопел трубкой.

— Загнал олешек... — сказал он мрачно.

Внук сел рядом, уронил голову на руки. Ветерок просушивал мокрые волосы, и они брались ледком. Ветер забился за шиворот, точно кто-то гладил спину мерзкой, холодной лапой. А Внук все не мог остыть и успокоиться. Как же он не понял замысла апаппиля?..

Дед хлопнул его по плечу.

— Пошли, однако, из моих олешек похлебка, поди, готова...

— Уйне... — устало откликнулся Внук. — Мне стыдно. Люди смеяться станут.

— Ничего. Через год еще попробуешь, — проворчал Дед.

Год! Легко сказать, год!

Табун Киява двигался вверх по Парапольскому долу навстречу зиме и всему, что ожидало людей и оленей на долгом пути.

Шкуры на олешках сделались серыми, жесткими. Кусты кедрача стояли мохнатые и белые. Чуть тронет ветерок — и сыплются с кустов серебряные сережки... Тундру жег сухой мороз, прошивали ветры. Солнце не показывалось.

Днем пастухи уходили к оленям, отбивали в отдельный косяк важенок, молодых, медлительных и потяжелевших олених, у которых весной появятся маленькие каюю — оленята. Дед и Манруни уходили в разных направлениях в тундру, потом сообща выбирали путь — где тоньше и слабее наст. А вечерами, когда в юрте жарко горела печка и было светло от пяти-шести свечей, читали, говорили о том, о сем и слушали транзистор, переполненный далекой, неведомой жизнью.