Журнал «Вокруг Света» №01 за 1986 год

Вижу, что лесоводы-путейцы тщательно оберегают посадки от засорения травами, зарастания диким кустарником, побегами деревьев. Ведь рядом идет железнодорожное полотно, куда может перекинуться трава из лесополос.

Однажды на одной зарубежной железной дороге произошла катастрофа.

...Поздней ночью тяжеловесный грузовой состав — добрая сотня цистерн со сжиженным газом, десятки вагонов с машинами и оборудованием — приближался к крупной узловой станции. Уже показались станционные постройки. И тут мощный электровоз резко тряхнуло. Послышался металлический скрежет, загрохотала автосцепка. Машинист включил экстренное торможение, но было поздно: цистерны и платформы полезли друг на друга, а потом покатились с высокой насыпи. Вспыхнул пожар, двое суток далеко слышались взрывы.

Как всегда, причины катастрофы разбирала специальная комиссия. Вопреки известной поговорке вина пала не на стрелочника. Авторитетные специалисты единодушно пришли к выводу: катастрофа случилась... из-за травы. Да-да, из-за самой обычной зеленой травки, растущей на обочине пути и между шпалами.

Когда идет поезд, шпалы вибрируют — то приподнимаются, то опускаются под колесами, как бы шлепая по песку или щебенке, на которых они лежат. Это знают все. Но если щебень загрязнен, он плохо пропускает дождевую воду. Под шпалами образуются полости, заполненные жидкой грязью. И тогда лучше не стой у пути — проходящий поезд выдавит из-под шпал целые грязевые фонтаны. Эти фонтаны — предвестники аварии. Переувлажненный песок или щебень теряет прочность и упругость, шпалы начинают «играть». И когда с большой скоростью по нему помчится тяжеловесный состав, путь может резко перекоситься и просесть. Поезд сойдет с рельсов.

Но при чем же здесь трава? Дело в том, что корни растений проникают вглубь, разветвляются, отмирают, гниют и как бы цементируют балласт, затрудняя фильтрацию влаги. К тому же трава задерживает пыль, угольную и торфяную мелочь, словом, стебли ее, подобно щетке, собирают грязь. Грязь смешивается с водой — возникают грязевые фонтаны. Что бывает дальше — я уже сказал.

Фирсов рассказывает, что пробовали выжигать траву с помощью отработавших свой ресурс в авиации турбореактивных самолетных двигателей. Трава-то выгорала, но в глубине щебня оставались неповрежденные корни. К тому же деревянные шпалы горят не хуже травы.

— Нет, гербициды — самое верное дело, — заключает Дмитрий Васильевич свой рассказ.— Путейцы делают навесные опрыскиватели на дрезинах или платформах и поливают полотно дороги.

Настала моя очередь рассказывать, и я поведал ему об одной своей поездке за тысячи километров отсюда. Там-то я в полной мере смог оценить огромную помощь, которую оказывает железной дороге «живой заслон».

Приехал я летом в среднеазиатскую глубинку, на небольшую станцию Фараб. Там познакомился с таким же увлеченным своим делом, как Фирсов, человеком — Борисом Ильичом Меркуловым. Он и в должности подобной состоит — начальник Фарабской дистанции защитных лесонасаждений Среднеазиатской железной дороги. Коллеги, выходит. Только о снежных заносах Меркулов и думать не думает.

Среднеазиатская железная дорога — самая южная в нашей стране, — пересекая Каракумы, проходит по сыпучим подвижным барханным пескам.

Мы ехали с Борисом Ильичом в кузове крытой автомашины. У Меркулова совершенно белые волосы, красное, как будто иссеченное песчаными вихрями лицо...

Мелкий песок висел в воздухе, засасывался сквозь щели задней двери, пыль противно скрипела на зубах. За боковым окном проплывали лишенные какой-либо растительности пологие песчаные холмы.

Мы держались руками за крышки длинных ларей-сидений, устроенных вдоль бортов кузова, и крышки эти поднимались вместе с нами на каждом ухабе, грозя оторваться или, по крайней мере, хорошенько прищемить нам руки.

— Наш враг и враг злейший — это песок, — говорил Борис Ильич срывающимся от тряски голосом.— Песчаные заносы постоянно угрожают многим участкам железной дороги.

Меркулов вспомнил, что постройка железной дороги через пустыни Каракумы и Кызылкум считалась раньше безумием — ведь при малейшем дуновении ветра путь сразу засыпали пески.

Первые шаги в изучении сыпучих песков и закреплении их кустарниками-песколюбами были сделаны почти сто лет назад. Правда, широкого распространения опыты не получили. В 1888 году ученый-лесовод В. А. Палецкий все же заложил здесь первый песчаный лесопитомник площадью полгектара.

Меркулов смущенно называл эту цифру — теперь Фарабский лесопитомник разросся до ста с лишним гектаров. Да еще в Эне-Кулиевском питомнике — сорок гектаров, в Зергерском — столько же.

Протяженность пескозаносимых участков на всех наших железных дорогах составляет около трех тысяч километров, из них 850 падает на Фарабскую дистанцию. Меркулов говорил об этом с нескрываемой гордостью — вот сколько приходится защищать его лесоводам!

— Что же растет здесь у вас без воды и, можно сказать, без земли? — поинтересовался я.

— Кандым, саксаул, черкез, — энергично перечислял Меркулов.