Журнал «Вокруг Света» №02 за 1975 год

— В олифе все дело, — веско пояснил мастер. — В олифе да в березовом соку, что внутри дерева живет. Вот тебе и прозрачность!.. А олифа в прежно время — ой какая была! Из конопляного семени ее получали, много тогда конопли сажали. Сушили семя, толкли, месили, выжимали. А как выжмут, на печь ставят. А чтоб узнать, готова олифа аль нет, глухариное перышко туда бросали. Свернется перо — значит, порядок...

О том, когда возник промысел в деревне, старик уже не помнил.

— С отцов-дедов повелось, — сказал он неопределенно. — Как знаю себя — все режем и пишем. Прежно-то в Замежной семнадцать тысяч штук в год производили. Жили-то, вишь, бедно, вот и старались лишнюю копейку заробить. А нынче что... повывелись нынче мастера. Один вот остался. Как перст. Курносая, быват, заглядыват, снежки в окна пускат. Зовет...

За разговорами не заметили, как зашелестел дождь по крыше. Ипатыч поспешил во двор прикрыть брезентом березовые полешки, чтоб зря не мокли. А я вспомнил невеселое северное присловье: дождь — что гость: если утром пришел, то долго не задержится; а если к вечеру нагрянет, обязательно ночевать останется.

Низкие угрюмые облака занавесили весь горизонт. Дальние леса за рекой, избы, амбары, озябшие тракторы на полях — все растворилось в неподвижной туманной слякоти. Черная, прижатая тяжестью свинцового неба Замежная выглядела унылым островком среди распутицы и ненастья.

Утром дождь продолжался, и оптимизма у меня заметно поубавилось: хотелось увидеть Филяшову гарь, где мастер ищет материал для ложек — ладные, гладкоствольные березки, да в мокром, сыром лесу не разгуляешься.

Ипатыч тем временем готовил завтрак из перлового концентрата. Он влил в кастрюлю простокваши, подсолнечного масла, остатки вчерашнего супа, добавил перцу, зеленого лука, соленых грибов, разогрел на плитке, и мы стали уписывать за милую душу. Крепкое было угощение, с фантазией.

— Ну как? — спросил хозяин, облизывая ложку. — Порядок?

— Порядок! — согласился я.

Мы сообща помыли посуду, подмели пол, и старик засел за работу. Распилил полено по длине ножки, расколол, обтесал, закруглил и длинным резцом стал «выкапывать» ямку. Руки его двигались легко и проворно, как два слаженных механизма. Ложки росли на глазах, как грибы, ложась аккуратными рядками вдоль скамьи.

Неожиданно грохнула дверь, и в горницу заглянули две соседские девочки Леночки, две смешливые подружки-болтушки.

— Вы откедова? — спросил мастер, не прерывая работы.

— А мы оттедова, где яга обедала, — заверещали Леночки, рассыпаясь короткими смешками.

— Ишь, мокрохвостки! — усмехнулся в бороду ложкарь. — Зачем пожаловали?

— Наделай ложек, дедко. Матерь просила.

— Наделаю, как не наделать, — пообещал он.

— А одна чтоб маленькая-маленькая была. Ладно?

— Будет вам и маленькая.

— И чтоб с цветочками и с грибами. А посередке чтоб ромбик был. Сделаешь?

Пошушукались Леночки, похихикали, постреляли глазками на незнакомого человека и выпорхнули на улицу.

Тихо стало в избе. Только сверчок звенит на печи, да тюкает топор в проворных дедовых руках. Тонкий, напевный звук, рожденный прикосновением к дереву, подтверждает качество будущей ложки. Если она поет под топором, значит, век прослужит, а то и больше. Материал — мастеру мера!

— Что замолчал, вьюнош? — сказал Ипатыч, усмехаясь из-под бровей. — Работа наша веселая, музыкальная. Песни требует. Запевай, вьюнош! Али слов не знаешь?..

И, не дожидаясь ответа, он затянул старинную шуточную песню, с которой обычно замеженские женщины водят хороводы на Иванов день.

Иванов монастырь становился,

Молодой чернец привострился.

Захотелось чернечищу погуляти,

По заулкам, переулкам колотати...

В песне пелось о том, как встретились чернецу деревенские бабы и давай его уговаривать: «Чернечище, колпачище, не ломайся». А чернечище не слушается, ломается: непутевый, видать, парень. Сулится одной из молодок купить «самолучшую» юбку, а та смеется над ним и дразнится...

— Ты вот все молчишь да слушаешь, — возобновил разговор Ипатыч. С ложками было покончено, и он сложил их на печь, чтобы просушились. — Пошто не учишь старика? Меня тут часто приезжие учат: то не так, это не эдак. По старинке, говорят, пишешь. А ведь по-новому-то я и не умею. — Он снял фартук, стряхнул стружки с колен. — Приезжал тут ко мне один удалец из Архангельска, с фирмы «Беломорские узоры». Натуристый мужик, с манерами. Бабы наши как увидали его, так с ума и тронулись. Приворожил их, чертяка. Бывало, глазищи-то наведут, рот намажут — ив избу ко мне: «Савел Ипатыч, у вас соли нет? Савел Ипатыч, у вас спичек не найдется?» А он эдак из-под бровей как глянет, они эдак, как с ветру, и падут. У-у-у, мокрохвостки!.. А то начнут подмазывать: «Савел Ипатыч, давайте вам в магазин схожу, белье постираю да воды натаскаю». Да ты про это не пиши, баловство все это... На чем же-т я остановился?

— Приехал человек из «Беломорских узоров»…