Но я-то знал, что Зорька в любой реке найдет брод, и припустил за ней, спотыкаясь о кочки.
Коровы уже набирали ход, не обращая внимания на брехливого пса. Только я хотел, обогнав стадо, обратать Зорьку веревочной петлей, как она стремительно метнулась в осинник. Кусты рвали рубаху, ветки хлестали по лицу, глазам, а я мчался, не чуя ног, по коровьей тропке. «Только бы не махнула за Ягорбу. Уйдет в леса, окаянная. Там же волки задрали корову из Чермасолова», — мелькало в голове, и на глазах выступали слезы от обиды и страха за Зорьку.
Вылетел я на берег с отчаянным криком: «Зорька!» Вздорная корова преспокойно стояла по брюхо в воде, помахивая хвостом.
Тихо подбираясь к ней, я просительно, как можно ласковее подзывал ее: «Зорька, Зоренька, тпрень, тпренюшка...»
Она повернула свою морду, с которой звонко падали на камни радужные капли воды, и, нехотя выкарабкавшись на берег, побрела в осинник. Там уже, забившись в тень, прохлаждалось все стадо...
Вымотанный жарой и волнением, я скинул одежонку и зашел в речку. Здесь, на перекате, был брод. Осторожно отворачивая обомшелые камни, чтобы не замутить воду, стал выискивать добычу. Под такими камнями, лучше широкими, плоскими, не вросшими в дно, обязательно водились бычки и костоусы. Присмотрев у самого берега корягу, тихонько качнул ее и запустил под нее руку. Что-то тугое и скользкое сильно ударило в ладонь и ушло в сторону. Тогда, придерживая коленом коряжину, я с двух сторон стал сводить ладони к середине. Какой-то миг — и под руками вскинулось гибкое рыбье тело.
— Ага, попался! — торжествовал я, выкидывая на берег налима.
Насобирав сухого плавника, запалил костерок. На угольях зажарил рыбу, поел и, сытый, растянулся на горячем песке. Коровы мерно жевали жвачку, спешить было некуда.
Запрокинув лицо вверх, я вглядывался в бездонную вылинявшую синь неба так, что слегка кружилась голова. Глаза бездумно следовали за легкими белыми облачками, спешащими куда-то в неизвестные мне дали.
За яблоней
Только оказавшись за рекой, я почувствовал, что лето кончилось: лес полыхал под солнцем всеми красками осени.
По краям тропинки горели рябины с тяжелыми гроздьями, отсвечивали белизной березки в лимонных шапках. За огненным кленом мелькнула наконец знакомая крыша с петушком.