Когда его наметанный глаз археолога примечал что-то необычное, видел какие-то подозрительные следы — всхолмления, квадраты ярко зеленевшей травы среди опавших листьев, останавливались и принимались рыть шурфы — небольшие квадратные ямки. Девушки отлично справлялись с этой задачей. Вскрыв осторожно дерн, отложив его, углублялись до слоя каменного века, затем шурф засыпали землей, укладывали на место дерн и шли дальше. Мы добирались по Кокую до Серебрянки. Сериков в одиночку одолевал ее вброд, уходил оглядеть берега, надеясь, как бы встав в положение Ермака, воссоздать, реконструировать его планы, понять, где бы он решил поставить свой отряд на зимовку. Спрятать ли в глубоком лесу, обосновать ли поселение у реки на возвышении, которое при нападении врагов можно было бы использовать как крепость?
От постоянного хождения под дождем, мокрой травы, перехода вброд ручьев мы промокали с ног до головы, и к обеду Сериков давал час для отдыха, еды и обогрева. Он находил подходящее место под кронами вековых деревьев, быстро разжигал костер, готовил еду. Разувшись, мы грели ноги, пятки совсем оледеневали. Тепло размаривало, не хотелось ни вставать, ни думать о том, что предстоит опять идти по дождю. В долине Кокуя бушевал ветер, по небу мчались холодные облака, ветер срывал листья с берез, стоявших по берегам, а Сериков уже торопил, командовал подъем — просто удивительно, как в его тощем теле умещалось столько энергии и сил. (Сам он рассказывал, что переболел энцефалитом. Укусил его клещ на раскопках. Он и внимания не обратил, думал — обычное недомогание, которое вскоре пройдет. Каждый день выходил на раскоп, лежа — так голова чуть меньше болела — наблюдал за работами, пока не потерял сознание. С пункциями пришлось познакомиться, не одну сотню уколов на себе испытать, пока через несколько месяцев не вернулась возможность жить, ходить, работать.)
Изба пришлась как нельзя более кстати. Промерзшим и усталым, нам просто необходимо было ее тепло. В избе были сделаны полати, посреди нее стояла жарко горевшая железная печь, у оконца пристроился стол.
По вечерам, когда, отужинав, ребята начинали обычную возню, Сериков t усаживался за стол и перед черневшим окном, как Пимен, при свече заполнял полевой дневник. Находок пока мы не сделали. А рассказы егеря о том, что работникам драги довелось видеть монеты и наконечники стрел, всем бередили душу. Если бы сообщение егеря подтвердилось, это могло означать, что городок свой Ермак поставил внизу, в долине, и в таком случае он был уничтожен драгой, а поэтому нечего и пытаться его искать.
Хотелось побывать с Сергеем на «яминах», но он пропадал в тайге с охотниками и никак не мог выбрать время для нас.
Наконец егерь освободился, и мы смогли осмотреть «Ермаковы ямины». Мы сделали там множество шурфов, но следов поселения так и не нашли. Оказалось, что место это находилось неподалеку от Кокуй-городка Амалии Иосифовны. Мы зашли туда. Сериков показал егерю валы, ямы, и тот пожимал плечами, припоминая, что такие же шурфы делали обычно старатели, спуская ямы по склонам, задерживая в них талые воды. Не эная о возникшем научном споре, он подтверждал выводы Серикова.
На обратном пути Кацин подвел нас к лодке. Полусгнивший нос ее торчал из воды. Это была большущая плоскодонка, которая ив самом деле озадачила всех — каким же образом сюда такая попала? Но и простому глазу нетрудно было увидеть, что к стругам Ермака она не могла иметь никакого отношения.
Еще ночь мы провели в гостеприимной избе егеря, а на следующий день Сериков, взяв с собой Пашу и Любу, ушел маршрутом по Серебрянке до Кедровки, чтобы выяснить у работавших на драге, находили ли они на самом деле монеты и наконечники стрел. Оттуда они должны были начать обследовать места предполагаемого волока и через несколько дней появиться в поселке Баранчинском. Мы должны были их встречать там. Егерь согласился проводить их до Кедровки, собаки — одну из них звали Кучум — весело бежали за ними.
Проводив ребят, оставшись еще на день, чтобы прошурфовать левые берега Кокуя, мы стали готовиться к выходу на Баранчу. В избу ввалился горе-охотник, с полуночи пропадавший в лесу. Дуя на руки, отогревая, их, он бросил ружье на полати и забрался туда, блаженно развалившись.
— Где же рябчики и косачи? — спросил я.
— Э-э, пусть живут! Разве я за этим приехал, — ответил охотник. — Вы вот послушайте-ка, что я вам скажу. Из-за этого и вернулся, что вспомнил...
В Баранчинском есть у меня приятель. Когда в журнале прописали, что собирается экспедиция по следам Ермака, он рассказал, что его дядька припоминал, будто лет тридцать назад видел остатки какого-то городища, но не здесь, а выше по Серебрянке, у ручья Журавлик. Там и надо вам искать...
Сережа Комаров записал адрес. В это время пришли ребята нам на подмогу, Витя и Вася. Они принесли сведения, будто бы следы земляных холмов видели по правому берегу Серебрянки, неподалеку от Кедровки. «Ну, началось, — сказал Сережа, — теперь только успевай проверять».