Журнал «Вокруг Света» №06 за 1995 год

Поэтому первый совет, которым я хотел бы поделиться с читателем, таков: если в Египте вы проголодались — остановитесь, поведите глазами и носом и обязательно отыщете харчевню. Спросите там хумус. Нет арабской забегаловки, где не готовили бы хумус. Таким образом, вы насладитесь местным колоритом (а колорит страны, согласитесь, всегда связан с тем, что в ней едят). Во-вторых, это будет не только вкусно, но и сытно. Только не забудьте взять лепешку. И, в-третьих, это очень недорого.

Но десять раз скажи «халва» — во рту сладко не станет! Я хочу сообщить вам рецепт хумуса, который каждый может сделать по своему вкусу и разумению. Этот рецепт я записал со слов уважаемого Гамаля Абд-эль-Кадыра, повара гостиницы «Эль-Гуна» в Хургаде.

Возьмите стакан желтого гороха и замочите его на сутки. (Лучше всего, конечно, горох-маш, который часто привозили на наши базары мусульмане из Средней Азии, но, если они перестали его возить, подойдет и обычный.) Замоченный горох долго варите на медленном огне, пока не разварится. Пропустите его через мясорубку с сырым луком и зеленым перчиком. Добавьте приправу «зыря» (купленную у тех же мусульман) или «хмели-сунели» (ею обеспечен на долгие годы и самый скудный наш магазин). Выжмите самый зеленый и кислый лимон. Размешайте. Добавьте оливкового масла и оливок — в меру своей щедрости и вкуса. Затем возьмите корочку белого хлеба, зачерпните ей хумус, попробуйте и вы произнесете с удовлетворением: «Поистине нет Бога, кроме Бога». И после этого съешьте его столько, сколько Аллаху будет угодно, чтобы вы съели.

Самый первый древнеегипетский храм я увидел, посетил и медленно обошел в городе Этфу в Верхнем Египте. Храмы эти ошеломляют, сколько бы вы их до этого ни встречали в учебниках по истории древнего мира, книгах и лучших альбомах. Не боюсь произнести эту банальную истину, ибо: во-первых, она правильна, а, во-вторых, потому, что именно этому ошеломлению я обязан маленьким происшествием, случившимся как раз по выходе из храма.

Сразу за воротами бил по ушам шум, поднятый мелкими и мельчайшими торговцами. Недопущенные в храм, они роились на площади перед ним. Я же, углубленный в собственные впечатления, не обращал на их гомон внимания. В этот момент громкий и радостный вопль перекрыл все остальное:

— Отец! Отец мой!

Я обернулся и увидел молодого человека, несущегося сквозь толпу. Летел он прямо на меня. Я посторонился, чтобы не мешать ему на неудержимом пути к родителю, но он метнулся именно ко мне и ласково, но крепко схватил меня за руку. Глаза его лучились счастьем.

— Отец мой! Пойдем, пойдем со мной!

Я уже хотел объяснить ему, что никогда до этого не бывал ни в Верхнем, ни в Нижнем Египтах и никогда не знал дщерей этой земли, но он уверенно влек меня к небольшой — с две телефонные будки»— лавочке. Конечно же, он обознался, но его желание показать столь неожиданно и счастливо обретенному родителю свое скромное владение было трогательно. Вот мол, папа, хотя и пришлось расти без тебя, но, видишь, человеком стал, вот и магазинчик держу. Мне показалось жестоким осадить его восторг перед всем миром, и я сказал только:

— Сынок, тут, понимаешь...

Но он не дал мне продолжить. Он все повторял:

— Мой отец! Мой отец!

Я подчинился, отложив объяснения на момент, когда мы останемся один на один. Тем временем он втянул меня в лавку и, прежде чем я успел открыть рот, сорвал с вешалки белый расшитый бурнус — длинный халат без рукавов, что носят поверх рубахи-галабеи — и ловко набросил его мне на плечи. Бурнус окутал меня до пят, прикрыв голые руки и ноги: очевидно, молодому человеку не хотелось видеть блудного отца в одежде неверного иностранца, и он поспешил прикрыть его наготу. Он отвернулся, пошарил на полке и, вновь повернувшись ко мне, застыл в восторге с зеркалом в руке:

— Мой дорогой отец! Ах, как ты красив!

Я решил поставить точку и разъяснить его ошибку. Пусть ему будет больно — но сразу, пусть он все-таки знает, что обознался. Чтобы смягчить его боль, я добавил ласки.

— Возлюбленный сын, — начал я в самых восточных, а потому наиболее доступных ему формах, — ты, наверное, ошибся...

Но он перебил меня:

— Не говори так, дорогой отец! Как красив ты в этом наряде! Он — твой. Тридцать фунтов!

По инерции я еще начал с «возлюбленного сына», но привычка, приобретенная за несколько дней в Египте, сработала как автомат:

— Десять, о возлюбленный сын!

— Я сам покупаю дороже, дорогой отец! Но только тебе — 28!

Аллах свидетель, что я не собирался покупать бурнус, но азарт восточного торга заставил меня немедленно нанести ответный удар:

— Пятнадцать! Сын мой, у меня больше...

Он не дал договорить. Он был отличный фехтовальщик:

— О, отец! Двадцать, и я дам тебе еще подарок!

— Зачем мне твой подарок, о сын? Какой? И не давай мне гипсового скарабея!

Дай мне эту детскую майку!

— Обе — за двадцать пять, но не говори об этом никому, потому что это только для тебя!