Журнал «Вокруг Света» №08 за 1980 год

— Ну хорошо, это будет нелегко, но ведь не невозможно!

Честертон покачал головой. Конечно, подумал он, все возможно. То, что Нейдельман уговорил президента на это безрассудство, было очевидно, но если он хочет и его сделать участником этого чудовищного плана?

— Дик, вы ненормальный. Надеюсь, вы не собираетесь и меня втянуть в этот кошмар?

— Вы сами втянулись в это дело, когда получили пятьдесят тысяч за то, что работали в нашей группе. Сейчас нам необходимо, чтобы вы сказали, кто из того небольшого списка ученых, который я вам покажу, психологически способен работать по этому проекту.

— Как же я это сделаю?

— Оценкой их мотиваций Мы проверили их обычную жизнь — семью, друзей, научную работу, финансовое положение. И все говорит за то, что они подходят.

Нейдельман положил на столик стопку синих папок. Каждая была помечена штампом: «Совершенно секретно». Честертон, взяв одну наугад, стал листать убористо напечатанные страницы.

— Что они знают? — спросил он, не глядя на Нейдельмана.

Нейдельман опять налил коньяк в бокалы.

— Им сказали, что они будут работать над неким проектом, необходимым для внутренней безопасности, и что работа по условиям совершенной секретности потребует их изоляции в течение приблизительно восьми месяцев. Им также известно, что им очень хорошо будут платить и что об их семьях мы будем заботиться, пока они будут отсутствовать.

— И они все согласились? Даже самые знаменитые, даже суперзвезды?

— Все.

— Они ненормальные. Абсолютно ненормальные! — Честертон со вздохом протянул папки Нейдельману

Нейдельман равнодушно пожал плечами, как будто это касалось его меньше всего.

— Сколько времени вы мне даете? — спросил Честертон. — Даже эти папки, — он пренебрежительно кивнул на стопку, — вряд ли с легкостью расскажут, что у ваших кандидатов на уме

— Две недели.

Откинув голову, Честертон захохотал.

— Ну теперь я точно знаю, что вы шутите, Дик! Даже если бы я отложил все свои другие дела, это невозможно.

— Я не шучу, — серьезно посмотрел на него Нейдельман. — Это должно быть сделано. Мне наплевать, какой дурью мучаются все эти типы, но я должен знать, можно на них положиться или нет.

Продолжение следует. Сокращенный перевод с английского О. Касимова

Долгие тропы

Х утор готовился к празднику, веселыми заплатами светились в пообветшавпшх за зиму оградах и крылечках свежие доски; дырявились ведра под дымокуры, у которых под белесый чад корья и трутовиков присядут соседки перекинуться словечком, на обочине единственной улицы увядали вырубленные лопатами лопухи. Только хата Василия Александровича Анохина, старого егеря и волчатника, встречала весну необновленной: хозяин собирался на охоту.

— Мы уж немало сидели вместе за этим столом, — говорит Анохин, — а гляжу, не вытанцовывается еще на бумаге волчье жизнеописание. Да ведь на то он и волк. — Голос егеря мягчает. — Лобастая умница!

Василий Александрович достает из комода знакомую мне папку с документами, вырезками из газет и журналов, открывает ее, не без лукавства поглядывая в мою сторону. Дескать, доставать, что обо мне написано, или за простым разговором вечерок скоротаем?

Глубокие борозды у рта изломали тугое прежде лицо Василия Александровича, и теперь редкая улыбка не увязнет в них. Но в верхней части лица в сеточку морщин оправлены ясные глаза, как два осколочка пронзительно-чистого, теплого еще неба предзимья...

— Вообще-то написанное и через решето не протечет, — не гася улыбки, неожиданно заявляет егерь. — Потерпим со чтением. Дай с разговором повременим. Пошли к Хопру.

Низами хуторских огородов выходим к пойме заповедной речки. Через мокрые низины ее, через тальник долго добираемся до Хопра. Устраиваемся на комле выбеленной последним ледоходом ветлы. Разговор заходит о волке.

— Сразу после войны, — начал Василий Александрович, — в наших негустых лесах да логах волка страсть сколько было. Видно, бок столкнули серого с места. А после стал он редеть. Частью откочевала прежние места, частью был выбит. После войны-то тяжело приходилось, каждая овечка на строжайшем учете в хозяйстве была. На волка поэтому и с самолетов охотились, и так, пешим порядком. Подыстребили серого. Это позднее у него защитники нашлись. Побогаче жить стали, волчий прижим и поослаб. Дело до того дошло, что соседский парнишка-школьник как-то подошел на улице, спросил: «В районке писали, что вы двести пятьдесят волков убили?» — «Убил», — говорю. А он мне горько так. «И не стыдно вам, дяденька Василий?» А сам чуть не плачет. Так ему этого зверя жалко. Парнишку понимаю. Я ведь и сам на волков зла не таю. Обидно только за крайности, в которые впадают из-за них люди. Я вот почти сорок лет на волчьей, что называется, работе. В бумажках из центра да и в разговорах хуторских за это время разное было: то «охраняйте», то «истребляйте». Парнишку одна из таких волн и накрыла.