Журнал «Вокруг Света» №08 за 1982 год

— В конце сороковых годов много спорили о судьбе пусты, краем нищеты ее называли. Такой она и была. Предлагали запахать всю землю, пастухов переучить в земледельцев. Но потом все-таки стало ясно: пусту, уникальный в Центральной Европе степной район, переделывать не нужно. Надо помочь ей, чтобы она дала все, что может. Но при этом осталась венгерской пустой. Как раз в семьдесят четвертом, когда я защищал диплом, ВКСМ, наш комсомол, взял шефство над здешним госхозом. Сам я ньирбаторский, у нас хоть и город, но большинство людей заняты в сельском хозяйстве. Я попросился сюда.

Мы даже не ожидали, сколько молодых ребят к нам придут! Все-таки, здесь, в пусте, работа тяжелая, можно было бы, наверное, найти что-нибудь и полегче. Степь, она степь и есть, хотя, конечно, у нас из любого места до Ньирбатора куда ближе, чем, скажем, в монгольской степи до Улан-Батора. Но летом солнце палит, зимой ветер сечет и хлещет. Мы ведь занимаемся традиционными для пусты отраслями, овцами прежде всего.

С мыслью сохранить пусту пришло и желание сберечь то, что создавалось в ней веками. Быт, костюмы, танцы, песни. Каждую осень в Балмазуйвароше состязаются всадники, съехавшиеся со всей Хортобади,— самой большой из венгерских пуст. Наездники гоняют мяч в человеческий рост, заставляют, не спешившись, коня садиться, а то запрягут тройку в бричку и пролетят между двумя письменными столами, за которыми сидят невозмутимые судьи. Кстати, в Венгрии пришли к выводу, что коня на селе машиной не заменить. И на сельской дороге часто видишь тяжелые телеги, которые тянет пара ухоженных лошадей.

На празднике в котлах варится пастуший «биркапёркёлт» из мелко нарезанной баранины — скорость приготовления и вкус блюда тоже оценят знатоки — судьи соревнований.

Готовятся к выступлениям певцы и танцоры. Для этого и существуют повсюду «танцхазы». В точном переводе — «дома для танцев». Они всегда были в венгерских городках и селах чем-то вроде клубов. Потом они вышли из обихода, вытесненные корчмами. А теперь возродились снова, и нет, наверное, в стране населенного пункта, где не открылся бы танцхаз. Только здесь не танцуют современных танцев и не крутят «Би Джиз». Для того есть дискотека — тоже обязательный атрибут жизни и деревни и города. В танцхазе играют народную музыку, и дело чести музыкантов исполнять обязательно местные мелодии, выудить где-нибудь на чердаке домодельный инструмент, привести в божеский вид и освоить. Здесь же хранят и национальные костюмы — не усредненные общевенгерские, а характерные именно для данного района.

Танцхаз открылся в шесть. В просторном зале на невысокой площадке сидели пятеро усачей в белых рубахах и штанах. Народ еще толпился на улице, и оркестр тихо наигрывал для себя,— а может, так зазывали людей. Время от времени прерывая музыку, скрипач что-то говорил музыкантам. Потом поднимал смычок, резко взмахивал им: начиналась подпрыгивающая мелодия цимбал, ее подхватывал инструмент вроде кларнета, отбивала на досочке с зубцами такт палочка, и хлюпающе вторил им дышащий кожаный мешок, в котором вверх-вниз ходил пестик.

Наконец стали заходить люди, и, когда набились битком, по знаку скрипача музыканты поднялись и запели. Первый куплет — без сопровождения. «Если в пять часов ты встанешь, в полшестого завтрак съешь, если в три с обедом кончишь, в восемь ужин соберешь, если в девять спать заляжешь, до ста лет ты проживешь!»

— Распорядок жизни в пусте,— шепнул мне Ласло.— До шести дрыхнуть будешь, пиши пропало, от такой работы толку нет.— И подхватил вместе со всем залом второй куплет. Музыканты уже не пели, взялись за инструменты и повели мелодию.

Я не сразу понял, кто поздоровался со мною, и, неуверенно кивнув, признал нашего голоногого знакомца, Гусиного Дюри. Теперь на нем была рубашка с черным жилетом, узкие брюки, заправленные в надраенные сапоги. Под мышкой он держал свою шляпу — и почему-то веник. Пока я вспоминал, как по-венгерски «веник», чтобы спросить, к чему он здесь, подошло еще несколько парней, и все с вениками.

— Агшэпрютанц! Танец с вениками!

В круг вышли парни. Они сноровисто перебирали ногами, подпрыгивали, лихо щелкали каблуками, и веники летали вокруг — то в руках, то на плечах. Потом, зажав веники щиколотками, танцоры в отчаянном пируэте шаркнули ими по полу, отчего поднялась густая пыль.

А музыканты пели: «Холостой я парень, не женюсь! Без тебя, голубка, обойдусь! Все я сам умею, все я сам успею, даже веником по комнатам пройдусь!»

Пел весь зал, и танцевал весь зал, и пели музыканты, и звенели цимбалы, и хлюпал кожаный мешок с пестиком. Кто в полном костюме — в жилете и сапогах, кто в джинсах и босиком. Плясал Немечек Ласло, плясал немолодой инженер Булчу. Плясал и я — то, что мне самому казалось чардашем, а окружающим, наверное, то ли индейским, то ли негритянским танцем.

Снова запели музыканты свою песню-совет, как дожить до ста лет.

«Если в пять часов ты встанешь...»

Я оглянулся. До ста лет всем было далеко. А многим — даже до тридцати.

Л. Минц Ньирбатор — Хайдусобосло — Москва